Русалка и миссис Хэнкок - Имоджен Гермес Гауэр

– Он даже не заметил. Ему нет дела до ребенка. Он ничего про него не спрашивает.

«Я все потеряла».

– Послушайте, мы же еще и двух минут не провели в этом доме, – бодро говорит Сьюки, хотя ей до жути страшно видеть тетю в столь угнетенном состоянии духа. – Теперь, когда мы здесь, все переменится, все наладится. – Она делает маленький шажок вперед. – Ну прошу вас…

Но Анжелика хмурит брови и мотает головой. Уныние накатило на нее с новой силой, едва они выехали на пустошь Блэкхит, и сейчас у нее такое ощущение, будто она отчаянно пытается ухватиться за что-то, что поймать и удержать невозможно.

– Оставь меня, пожалуйста, – просит она.

Оставшись одна на лестничной площадке, Анжелика вспоминает, что не знает, где ее спальня. Перед ней много дверей, все закрытые. Она заглядывает в первую: там библиотека. За второй находится музыкальная комната в жемчужных тонах, мягко сияющая в дневном свете, льющемся в окно с поднятой шторой. Анжелика переводит глаза со своего клавикорда на новенькие арфу, виолу и флейту, и внутри у нее все сжимается. «Должно быть, мистер Хэнкок хочет, чтобы я научилась играть на них, – думает она, – когда я даже кухней управлять не способна».

Анжелика открывает двери одну за другой, пока не находит свою спальню – тесную, убранную желтым дамастом, больше подходящую для какой-нибудь старой девы, гостящей в доме. Там она бессильно опускается на кровать и застывает в оцепенении. Она с тоской вспоминает маленькую, скудно обставленную кухню на Юнион-стрит, где она с неумелым усердием резала яблоки и чистила морковь под наблюдением девочек вдвое младше нее. «Глупо было воображать, что я пригодна к семейной жизни, – думает Анжелика. – И что мне теперь делать?» Она вдруг понимает, что – наверное, впервые в жизни – оказалась в совершенно безвыходном положении, причем не из-за каких-то непреодолимых препятствий, а из-за отсутствия оных.

За окном до самого горизонта простирается плоская пустошь; небо над ней клубится и ворочается. Ветер треплет облака, треплет кусты дрока. Каждый следующий день длиннее и жарче предыдущего.

Июнь 1786

Лето вызревает, наливаясь жаром, и превращает зеленую пустошь в шуршащее море чистого золота, где непрестанно стрекочут кузнечики, но людей в дневной зной редко когда увидишь. Сейчас самое время для вылазок в Лондон или Гринвич или лодочных прогулок (пешие под палящим солнцем слишком утомительны). Хэнкоки, однако, никуда не выезжают. Сьюки занимается наймом прислуги, от кухарки и камеристки до лакея, которые смотрят на нее с насмешливой жалостью и иронически улыбаются, когда она своим детским голоском отдает распоряжения. Прибыл и обещанный учитель танцев, постоянно пеняет ей за сутулость и слабые лодыжки. Учитель французского выговаривает за акцент, учитель латыни выговаривает за невежество, и в этом огромном роскошном доме девочка чувствует себя неотесанной деревенщиной, ни на что не годной. Она никому не жалуется, но закусывает губу и стоически улыбается.

Анжелика же между тем, лишенная милых обязанностей будущей матери (ибо теперь не надо ни колыбель покупать, ни отделывать кружевом крохотные чепчики), чрезвычайно тяготится бесцельностью и пустотой своего существования. Каждая следующая минута, каждое следующее утро не приближают ее ни к какому великому событию. Она не ожидает ни начала чьей-то жизни, ни конца своей собственной; она пребывает в состоянии неопределенности, и время неумолимо простирается перед ней. Что же касается до мужа… где он? Вечно отсутствует по каким-то своим загадочным делам в городе или далеком Мэрилебоне, где строятся новые коттеджи. А если он вдруг дома, то обычно стоит у одного из задних окон и смотрит вдаль невидящим взором. Но еще чаще Анжелика видит, как он усталой поступью поднимается по отлогой лужайке откуда-то из дремучей глубины сада.

«Какая-то тайная встреча? – гадает Анжелика, закрывая глаза от голубого лунного света и прислушиваясь к неровным спотыкающимся шагам мужа в спальне. – Он завел любовницу? Нашел секретный путь в Гринвич?»

Однако она ни разу не слышала стука экипажа на подъездной дорожке, ни разу не заметила проблесков каретных фонарей за окном, и, когда муж наклоняется над постелью, она не чует ни запаха спиртного в дыхании, ни аромата женских духов от шейного платка. Где же в таком случае он пропадает допоздна? Анжелика вспоминает о прошлых своих позорных поражениях: гримасу Джорджа, когда он сказал… что же он сказал?.. а, «ты мне надоела»; и страшное унижение, когда она, полунагая, валялась в ногах у миссис Чаппел в своей гостиной. Анжелика обхватывает себя руками и чувствует, что тело у нее не такое живое и соблазнительное, как раньше, когда она вызывала желание у всякого, кто раз на нее взглянет и уже не мыслит своей жизни без нее. Плотно сомкнутые веки горят от жгучих слез, но она твердо положила не показывать мужу, что не спит: ни поежится от холодного сквозняка, сопровождающего его появление, ни перекатится на спину, раскрывая объятия. Забравшись поглубже под одеяла, Анжелика дышит глубоко и ровно, но спиной ощущает, как он лежит рядом без сна. «Черная полоса началась, когда мы купили этот дом. Мы переоценили свои возможности, ясное дело, – но разве не витают здесь какие-то злотворные миазмы?» Они поражают легкие: порой по утрам ей кажется, что она вдыхает не воздух, а самое горе.

– Еще одна записка от соседей, – говорит Сьюки.

– У нас нет соседей, – отвечает Анжелика, слюнявя кончик нитки и пытаясь продеть его в игольное ушко.

Они со Сьюки по обыкновению заняты домашней работой. В хозяйственном раже девочка изобрела своего рода код. Каждой комнате в доме приписан свой знак – в виде отмычки с загнутыми на разный манер концами, – и теперь они вышивают его алой нитью на каждом предмете постельного белья, который может быть унесен со своего положенного места. В прачечной всегда действуют уравнительные тенденции, и без должного надзора прекрасный шерстяной плед из библиотеки может случайно оказаться на кровати кухарки.

– Конечно, соседи есть, – возражает Сьюки. – Меньше чем в трех сотнях ярдов от нашего дома.

– Мы не встречаемся с ними на улице и надежно отгорожены от них садовыми стенами – так что какое нам до них дело?

– А вот им есть до нас дело, – просительно говорит девочка. – И нам следует радоваться этому.

– Возможно, тебе и впрямь следует. Кажется, у них есть сыновья, с которыми тебе не помешает познакомиться однажды. Но я…

Пальцы у Анжелики страшно неуклюжие, и стежки она кладет крупные, уродливые. «Мне придется распороть все это вечером», – думает Сьюки. Девочка не позволяет себе ни одного критического замечания, но ощущает постоянное внутреннее напряжение в своей ежеминутной готовности утешить тетю, защитить, подбодрить.

– Я не из их круга, – продолжает Анжелика, хмурясь над своей никуда не годной вышивкой. – Раньше они бы и видеть меня не пожелали: даже близко не подпустили бы ко мне своих дочерей. И сыновей тоже. – Она укалывается иголкой и, вздрогнув, шипит, как кошка. На пальце набухает капля крови.