Избранное - Феликс Яковлевич Розинер

ним случилось. Отсутствующий взгляд его часами был направлен в одну точку — на стене, на потолке, вернее, еще дальше — в пустоте пространства. Что-то с ним делали, и он им это позволял. Валя с ним разговаривала, но он, убедившись, что не может говорить членораздельно, ограничил свои ответы движением головы и движением век. Приходила девочка-логопед, он играл в капризного ребеночка: то притворялся, что не может ничего, то вдруг повторял за ней следом дурацкие звуки. И она еще радовалась! И Валя радовалась. Что они все хотят от него? Чтобы он снова стал тем Ахиллом, каким некогда был? Какая глупость. Прежнего Ахилла нет и никогда уже не будет. Он любил себя прежнего. А другим ему быть не нужно. Зачем? Влачиться еще какое-то время больным, беспомощным, потерявшим свое «я», мучить собой окружающих и быть предметом их жалости? Быть полуживотным-полурастением и, возможно, чуть-чуть человеком, — но вряд ли, разве он будет теперь на что-то способен? Улыбаться улыбкой дебила — вот и все, чем он отдарит их усилия.

Однажды Валя, после того как долго занималась его рукой, вдруг заглянула в его глаза — он увидал ее взгляд, полный страдания, — и стала повторять:

— Нет! Нет, нет, нет! Нет, Ахилл! Нет!

Он смутился и почувствовал, что должен как-то ответить на это.

— Что — нет? — спросил он. Возможно, это были первые целенаправленные слова, произнесенные им, первые его слова, предполагавшие ответ, диалог, общение.

— Я не позволю тебе! Не позволю! Вот как хочешь, а я не позволю! Нет! Нет, нет, нет!

Он опять спросил:

— Что — не по-зво-лю?

Длинное слово он произнес по слогам, стараясь, чтобы оно было понято.

— Уходить от меня. От нас от всех, кто тебя любит. Ты понимаешь? — Не имеешь права! Вот и все. Не будь предателем, Ахилл.

«Что она говорит? — разозлился он. — Я — предатель? Интересно, кого это я предаю?» Он хотел было это спросить, но понял, что ему не хватит ни нужных слов, ни нужной запальчивости, и с гневом и тоской посмотрел на Валю. Она прочла его мысли:

— Ты предаешь всех нас, спасавших тебя. Начиная от твоих десятиклассников. Я знаю, тебе нельзя волноваться, и ты не волнуйся, прости меня, я завелась. Но подумай спокойно. Ты начал выздоравливать. Ты уже на хорошей дороге, — так пойдем же дальше. Помоги мне, Ахилл. А я помогу тебе.

Он успокоился и спросил:

— Зачем?

Она ответила быстро и взволнованно:

— Я знаю, зачем! Помнишь, ты мне однажды сказал, что мечтаешь написать «пятую симфонию»? Я спросила, почему «пятую»? Ты ответил, что веришь в пятую, потому что у мастеров пятая — одна из вершин: Бетховен, Чайковский, Малер, Прокофьев, Шостакович. Понимаешь теперь? Ты должен написать свою Пятую! Вот зачем!

Он не пытался ответить ей. Из глаз его катились слезы, Валя стала промокать их марлевой салфеткой. Она тоже молчала. Ему вдруг стало легко, и он подумал, а не попытаться ли? Он представил себе лист партитуры и понял, как это сложно и недоступно ему. Но он когда-нибудь начнет, быть может, не с оркестровой работы, а по слогам, по слогам — звук за звуком, одноголосное и простое, элементарную музыку. Пусть это хорошо получится, а там видно будет.

Он с усилием зашевелил правой рукой, и ему удалось ее подвинуть ближе к Валиной руке, ее пальцы взяли к себе его ладонь, и он постарался сказать:

— Спасибо. Люблю.

Он услышал, что не смог произнести все звуки. Но он сказал себе, что — наплевать, ведь она понимает меня, ты меня понимаешь, Валя?

— Люблю, люблю тебя, мой милый, родной, будет все хорошо!

С этого дня начался настоящий прогресс. Он стал усердным и настойчивым и целые дни проводил в тренировках: рука — нога — речь, массаж — речь, гимнастика — речь.

Шли дни и недели. Ахилл начал ходить. Отдыхая, он стоял подолгу у окна и наблюдал, как март меняет обличье зимы.

Как-то раз приехал Маронов и сообщил:

— Смотри, я, если хочешь, займусь путевкой в санаторий, у нас, в союзе кино, я смогу это сделать. Но только одну. Да и Валю с тобой не пустят: вы не женаты. Другой вариант — дача в Красном. Весна и лето твои: хозяин уезжает в командировку в Ирак, пока на полгода, а может, больше пробудет, я просил, чтоб оставил дачу тебе. Чужих он пускать на нее не хочет, деньги с тебя возьмет небольшие. И мы поблизости. Решайте.

— Я все равно должна уволиться, — сказала Валя. — Я смогу быть с тобой все время. Ты согласен?

— И должна раз… вестись, — сказал Ахилл. — Я хочу — чтобы ты — на тебе — же-нить-ся. Со-глас-на? С таким?

Он хотел сказать, согласна ли она с таким, как он, связаться, стать женой такого развалюхи, каким он был сейчас. Она его поцеловала. Маронов вздохнул. Он был растроган. И как это люди умудряются быть счастливы даже в трагических ситуациях? А у него все ситуации комические. И он поэтому несчастлив.

Еще до выписки из больницы Ахилл попросил, чтобы Валя принесла ему нотной бумаги. Она бумагу принесла, но сказала об этом врачу. Тот признался, что не знает, на пользу ли будет сейчас Ахиллу работа, умственное напряжение может повышать давление крови, а это недопустимо; с другой стороны, всякая деятельность улучшает восстановительный процесс. Врач решил так: пусть больной начнет работать минут по пятнадцать, а мы будем следить за его состоянием, прежде всего за давлением крови.

Ахилл стал рисовать — то, с превеликим старанием, правой, то, в помощь ей, левой рукой — кружки и палочки, обозначавшие ряд целых и половинных нот. Получалась у него простая мелодическая линия в пределах пяти ступеней, что-то очень архаическое. В контрапункт этой линии он стал писать на строке под ней еще одну — столь же неподвижную и еще более примитивную. Валя повязала его руку лентой аппарата, измеряющего давление, накачала воздух, стала смотреть на манометр, повторила все манипуляции снова, — она не ошиблась: давление у Ахилла впервые было нормальным. В этот день Ахилл работал полчаса. Назавтра — трижды по пятнадцать минут. Валя записывала данные манометра: весь день стабильное высокое давление, во время работы показатели спускаются к норме. Врач сказал, что если так продолжится с неделю, он напишет об этом статью. Через неделю он сказал, что черт с ней, со статьей, писать ее некогда, главное, что работа идет больному на пользу, пусть сочиняет музыку. И он прописал дозировку этого лекарства: три раза в