Птица солнца - Уилбур Смит

Тимон заслонил глаза, стараясь разглядеть среди людей в башнях фигуру жреца. Но слоны были еще далеко, а собаки быстро приближались.

Он обернул плащом левую руку и плотнее сжал рукоять меча. Короткими взмахами повертел оружие, чтобы размять мышцы.

Передние собаки увидели его среди скал, и тут же басистый мерный лай сменился возбужденным воем. Прижимая уши, высунув между волчьими клыками розовые языки, развернулись веером.

Тимон отступил в углубление, где лежала Селена, загородив ее от нападающих коричневых тел.

Первый пес прыгнул на него, щелкая челюстями, целясь в лицо.

Тимон принял его на острие меча, вогнав клинок у основания горла и мгновенно убив собаку, но освободить лезвие не успел – на него прыгнул второй пес. Тимон сунул ему в пасть закутанную в плащ руку и ударил мечом третьего.

Свора наседала, а он рубил, колол, отбивался. Пса, вцепившегося ему в руку, он ударил о скалу, раздавив ребра, но другой вцепился Тимону в ногу и потащил на землю. Тимон вонзил меч ему в спину, и пес с воем отпустил его.

Еще один бросился ему в лицо. Этого Тимон ударил рукоятью меча. Большое шерстистое тело ударилось ему в грудь, клыки разорвали мышцы плеча.

Их было слишком много. Они рвали его, терзали, подавляли своим весом и силой. Тимон упал на колени, одной рукой удерживая брызжущее слюной животное подальше от лица и горла, придушив его, – но ему в спину, бока, живот вцепились другие.

И вдруг рядом оказались псари; они хлыстами отогнали собак, окликая их по именам, оттаскивая и надевая ошейники.

Тимон медленно поднялся. Он потерял меч, кровь из многочисленных укусов и ран текла по его сверкающему черному телу.

Он посмотрел на возвышавшегося над ним боевого слона. Его последняя надежда рухнула, среди охотников не было Хая Бен-Амона, а Ланнон Хиканус, Великий Лев Опета, смеялся.

– Недурно, раб, – смеялся Ланнон. – Я думал, ты доберешься до реки. – Он взглянул туда, где лежала Селена. – Мои начальники охоты оказались правы. Они по следам решили, что женщина повредила ногу и ты ее несешь. Благородный жест, раб, весьма необычный для дикаря. Но все равно это тебе дорого обойдется. – Ланнон взглянул на надсмотрщиков. – Похоже, нет смысла их возвращать. Казните их на месте.

Тимон посмотрел на царя и сильным чистым голосом произнес:

– Я живой символ этой любви.

Ланнон вздрогнул, вспомнив эти слова. Улыбка исчезла с его губ. Он смотрел на окровавленного раба, смотрел в его дымчатые желтые глаза. Несколько мгновений жизнь Тимона висела на волоске, затем Ланнон отвел взгляд.

– Хорошо, – кивнул он. – Ты напомнил мне о моем долге перед другом. Клянусь, ты будешь жить, проклиная миг, когда произнес эти слова. Ты будешь жить, но жить, тоскуя по сладости смерти. – Лицо Ланнона превратилось в маску холодного гнева, и он повернулся к надсмотрщикам. – Этот человек не будет казнен, но он объявляется неисправимым, и на него нужно навесить цепи в два таланта. – Почти сто фунтов цепей будет он теперь носить днем и ночью, бодрствуя и во сне. – Отправьте его в шахты Хилии. Передайте надсмотрщикам, что его следует использовать на самых глубоких уровнях. – Следя за лицом Тимона, Ланнон продолжил: – Женщина не может требовать моей защиты, но тем не менее мы возьмем ее с собою. Привяжите ее к башне одного из слонов, пусть идет за ним.

Впервые Тимон проявил чувства. Он сделал шаг вперед и умоляюще поднял израненную руку, с которой свисали клочья мяса.

– Мой господин, женщина ранена. Она не может идти.

– Пойдет, – ответил Ланнон. – Или ее потащат. Ты поедешь на слоне и будешь ее подбадривать. У тебя будет время решить, не лучше ли та быстрая смерть, которую я предлагал тебе, жизни, которую ты предпочел.

Селену приковали за руки к легкой цепи длиной в двадцать футов. Другой конец цепи прикрепили к башне слона.

Тимона, в тяжелых цепях на шее и на руках, усадили в башню лицом к хвосту, чтобы он видел Селену. Та стояла на одной ноге, щадя другую. Лицо ее посерело от боли, но она постаралась улыбнуться Тимону.

Первый же шаг слона повалил Селену лицом вниз на жесткую землю, покрытую камнями и поросшую травой с острыми, как лезвие, краями. Ее протащило пятьдесят футов, прежде чем она сумела подняться и побежать за идущим слоном. Колени и локти у нее были в крови, на груди и животе алели кровоточащие царапины.

Десять раз она падала и вставала, и с каждым разом на ее теле появлялось все больше ран. В последний раз она упала незадолго до заката.

И тогда Тимон, закованный в цепи, сидя в башне, дал клятву. В гневе, горе и боли он дал клятву мести, глядя, как безжизненное тело Селены тащится за слоном, подпрыгивая на неровной земле и оставляя за собой красную полосу. А потом Тимон заплакал, последний раз в жизни поддался слезам. Они бежали по его лицу и смешивались с кровью и грязью, покрывавшими тело.

Хай наполнил чашу вином из амфоры, которую когда-то припрятал для особых случаев. Он негромко напевал про себя, на губах у него то и дело расцветала легкая улыбка, темные глаза сверкали.

Он вернулся в Опет среди ночи, поспал пять часов и теперь, вымытый, в чистой одежде, послал раба к пророчице с приглашением прийти. В предвкушении встречи с Танит были забыты кровь и ужас последних недель на берегах большой реки. Забылся изуродованный труп Селены, который втащил в лагерь слон, забылась высокая фигура Тимона, согбенного под тяжестью цепей и горя. Когда его уводили надсмотрщики, ужасные дымящиеся гневом глаза не отрывались от Хая. Тимон поднял скованные руки в жесте проклятия или мольбы – Хай не мог решить, чего именно. Хлыст надсмотрщика щелкнул и опустился на плечи раба, оставив след толщиной в палец, но не вспоров кожу. Впервые с той минуты Хай освободился от воспоминаний, охваченный радостью любви.

Задумчиво поджав губы, он капнул в вино четыре капли из голубого стеклянного флакона. Взболтал, помешал вино кончиком пальца, задумчиво облизал палец и поморщился, ощутив слабый гнилостный привкус наркотика. Добавил немного дикого меда, чтобы замаскировать привкус, попробовал снова и наконец, удовлетворенный, водрузил чашу на деревянную скамеечку возле груды подушек. Тут уже стояло блюдо со сластями. Хай накрыл чашу шелковой тканью, потом с удовольствием осмотрел свои приготовления. Взял лиру, поднялся на плоскую крышу и сел у парапета. Настроил инструмент, попробовал голос, пальцы, посматривая на переулок, ведущий к воротам его дома.

В ярком свете солнечного утра воды озера были голубыми, только чуть темнее неба. Ветерок покрыл поверхность воды небольшими тихими волнами, одна из галер Хаббакука Лала плыла к гавани под большим треугольным парусом. Морские птицы вились над ее кормой.

Высоко над озером собирались грозовые тучи. «До заката пойдет дождь», – подумал Хай, чувствуя приближение грозы в воздухе, в прикосновении одежды к телу и завитками бороды.

Он затаил дыхание, пальцы на струнах лиры застыли: две фигуры повернули в переулок и подошли к его воротам. На них были грубые коричневые плащи с капюшонами, какие надевают жрицы Астарты, выходя за пределы храма. Однако неуклюжая одежда не могла скрыть ни юной быстрой походки той женщины, что торопливо шла впереди, ни возраста и сог–бенности второй женщины, ковылявшей за первой. Послышался старческий голос, высокий и задыхающийся: