Агасфер. В полном отрыве - Вячеслав Каликинский

– Но государь ясно выразил пожелание лично вручить господину Бале военную награду, – терял терпение Лавров. – Он знает о кратковременности пребывания его в русской столице! Не могу же я насильно удерживать француза в Петербурге неделю или более того!

– Невелика птица: репортеришка французский, – брюзжал старик. – И месяц подождет, коли нужда есть!

– Но государь лично – понимаете ваше высокопревосходительство! – лично просил меня дать ему знать об его приезде! Я прошу только сообщить ему об этом! Пусть решение об аудиенции принимает он сам – только сообщите!

– Сегодня никак невозможно! – тряс головой старик. – Милостивый государь, вы испытываете мое терпение!

Лавров знал, что на старости лет с головой министра императорского двора иногда творятся странные вещи, требующие порой вмешательства маститых психиатров. И в конце концов сделал вывод, что попал к нему не в тот день и не в тот час. Спускаясь из приемной Фредерикса в Екатерининском дворце несолоно хлебавши, Лавров отчаянно ломал голову над поиском путей преодоления неожиданного препятствия, как вдруг услыхал густой бас самого генеральского свойства:

– Полковник, извольте подойти ко мне!

Вздрогнув и оглянувшись, Лавров увидел одного из самых страшных, как говорили нынче в Петербурге, людей – генерала Трепова, нового царского любимца. Назначенный после событий девятого января на должность петербургского генерал-губернатора, Дмитрий Федорович Трепов уже через два дня после назначение получил в подчинение полицию и состоящие в ведении Министерства императорского двора учреждения в Царском Селе, Петергофе, Гатчине и Павловске. А в мае нынешнего же года Трепов был назначен товарищем Министра внутренних дел, заведующим полицией и командующим отдельным корпусом жандармов – с оставлением в должности Санкт-Петербургского генерал-губернатора. Доверие и приязнь Николая к генералу были столь велики, что и жительство Трепов имел исключительно при царской особе, где бы император ни находился.

Лавров четко повернулся и чеканным шагом подошел к генерал-майору, отдал честь и замер в ожидании неминуемого начальственного выговора. Однако Трепов, узнав Лаврова[163], счел возможным ограничиться въедливым замечанием:

– Насколько я помню, полковник, приветствия старших чинов в нашей армии еще не отменены…

– Виноват, ваше высокопревосходительство!

– Лавров, кажется?

– Точно так, ваше высокопревосходительство!

– Что-то ты, брат, зачастил в последнее время к государю, – ревниво заметил генерал-губернатор. – Один раз, говорили, ротмистром пришел – полковником ушел… Везунчик, ты, брат! А нынче пошто? По нужде ходишь, или выслуживаешься?

Побледнев от сдерживаемого гнева, Лавров коротко объяснил ситуацию с французом, которого государь сам же желал видеть.

– Французишка, говоришь, важные сведения у японцев для нашей Квантунской армии и Ставки добывал? Хм… Молодец! Пример, достойный подражания! И не пускает барон к государю? Ты на нашего «кавалериста»[164] зла не держи, полковник: сам, поди, слышал, что у него с головкой не всегда того… А помочь твоему горю я, пожалуй, помогу! Только не сегодня, – генерал оглянулся, и, понизив голос, доверительно сообщил. – Животом сегодня государь с утра мается, все приемы отменил. А завтра у него званый обед с депутацией Союза русского народа[165]. Интимное, можно сказать, мероприятие – сам понимаешь, полковник, никак не афишируемое! Ты в сей монархической организации не состоишь часом, полковник?

– Чтобы почитать государя, вовсе не обязательно состоять в какой-либо организации, ваше превосходительство! – уклончиво ответил Лавров. – Тем более что, проходя службу по линии Жандармского отделения, не имею права примыкать ни к каким политическим партиям.

До него и раньше доходили странные слухи о необыкновенной приязни Николая II к черносотенцам. Поговаривали, что в их кругу его императорское величество и чувствует, и держит себя свободно и раскованно, почитая монархистов истинными представителями русского народа, его «надёжей и опорой». Умные и знающие люди относили эту приязнь к издержкам воспитания государя в юные годы[166].

– Не имеешь, говоришь? – вздохнул отчего-то Трепов. – Вот и я таких прав не имею… Впрочем, не о том говорим: коли желаешь, полковник, привози своего французика завтра, к часу дня пополудни. Обед на два часа назначен – так что успеется все! А я государя предупрежу, напомню ему.

– Так можно надеяться, ваше превосходительство? – обрадовался Лавров.

– А ты что – в слове генерал-губернатора и товарища министра внутренних дел сомневаешься, полковник? – не сдержавшись, рыкнул генеральским басом Трепов. – Правду, видать, мне Александр Григорьевич[167] сказал про тебя: дерзок, малопочтителен… Лихо ты его, слыхал, «отчистил» при последней встрече у государя! Ну, это, брат, ты не на меня нарвался! Ладно, ступай!

Вернувшись из Царского Села в Петербург и отправив в гараж МИДа авто Ламздорфа, Лавров направился в гостиницу «Астория», где поселился французский журналист: его следовало предупредить о завтрашней высочайшей аудиенции. Оттуда Лавров вернулся в контору, где его ждал своего рода сюрприз: визитная карточка председателя Комитета министров Сергея Юльевича Витте.

Тому, что великий реформатор какими-то путями узнал место дислокации секретного подразделения Главного штаба, полковник не слишком удивился: обширные связи Витте и его всезнание стали петербургской поговоркой. Но зачем Лавров мог ему потребоваться?

Как доложили начальнику остававшиеся в конторе сотрудники, Витте появился через три четверти часа после отъезда Лаврова в Царское Село. На все уверения сотрудников в том, что его превосходительство ошиблось, и никакого разведочного отделения тут нет, а есть обычная страховая контора, Витте с понимающей улыбкой требовал встречи с господином полковником Лавровым. И, уразумев, в конце концов, что ввиду его отсутствия ничего не добьется, оставил для начальника карточку с номером своего личного телефона, по которому и просил с ним связаться в любое удобное для господина полковника время.