Ледяное озеро - Джон Фарроу

Камилла сделала еще несколько маленьких шажков, как будто пол мог внезапно уйти из-под ног. Подойдя поближе, она увидела темную лужу крови вокруг головы и поломанные, разбитые и разбросанные по комнате вещи. Она убрала с дороги перевернутый кофейный столик, склонилась над телом и убедилась, что это был Чарли.

Камилла отступила немного назад и футах в пяти от него застыла в оцепенении, пытаясь взять себя в руки и решить, что ей теперь делать.

Внезапно она быстро прошла на кухню, включила свет, оглядела помещение, потом вышла и по коридору направилась к спальням. Там она тоже зажгла свет, а когда вернулась, включила в гостиной настенную лампу. Женщина была в доме одна. Тот или те, кто это сделал, уже ушли. Камилла решила, что Чарли мертв.

Она подошла к нему поближе и опустилась рядом с его головой на колени. До нее донесся странный булькающий звук. Кровь скопилась у него в горле, но он еще дышал. Камилла вдруг будто впала в транс. Она встала и, повернувшись, оглядела комнату. Ее переполняла дикая злоба на тех, кто это сделал. «Мне не надо было, чтобы его избили! — ударом крови отдалась в мозгу мысль. — Мне было надо, чтоб его убили!»

Она заплакала. Этого она уже не могла перенести. Камилла рассчитывала, что с Чарли раз и навсегда покончат, и надеялась, что об этом позаботится Жак. Она же сказала ему, что Чарли убил Энди — разве этого было недостаточно, чтобы Чарли убили? А как ей быть теперь? Что он им наговорил? Сказал ему Жак, что это она их на него натравила? Теперь положение существенно осложнилось. Она-то рассчитывала, что его прикончат, а его страшно избили, но оставили в живых, а потому это ставило ее в очень неприятное положение, при котором главная опасность исходила от Чарли. Что ему было известно? Что он успел рассказать Санк-Марсу? Что теперь знал Санк-Марс? Черт! Черт! Черт!

Камилла заметила лежавший на диване пистолет. У ее ног валялся ремень с надетой на него кобурой, о который она чуть не споткнулась раньше.

Камилла подошла к окну. Она увидела, что Кэролл как обычно со злой детской одержимостью крутит руль «мазды», изображая шофера.

— Чарли, — твердо и громко сказала она, так что голос ее наполнил комнату. — Чарли, ты жалок. — Она вернулась в комнату и села на стоявшее неподалеку от него кресло, распрямив плечи и подняв голову. — Неужели ты и вправду думаешь, что я тебя любила? Неужели ты такой дурак? Или ты действительно считаешь, что мне есть до тебя дело? Ты ведь полицейский, Чарли, всего-навсего полицейский. Давай-ка я тебе расскажу кое-что о полицейских. Ты меня слушаешь, Чарли? Может быть, ты хочешь меня о чем-нибудь спросить?

Камилла откинулась на спинку кресла, широко расставив ноги и расслабившись в небрежной позе. Помахивая одной рукой за подлокотником кресла, она прикрыла глаза, а указательным пальцем другой коснулась губ.

— Ох, Чарли, — произнесла она, — ох, Чарли, — как будто просила его о чем-то, молила, стонала, как стонет женщина в порыве страсти. — Энди ведь знал, — сказала она ему. — Энди знал что-то, но всего-то он знать не мог. Никто не знает всего, кроме меня. — Она закинула руки за голову, как будто хотела помассировать шею, чтобы снять напряжение. — Папа сказал мне, что я должна поцеловать братишку в губы. И смотрел, как я это делаю. Братик лежал в гробике, я наклонилась над ним и увидела, что губы его сшиты. И когда я целовала его, чувствовала губами нитки. Глотка у него тоже вся была заштопана. Я сама видела. Мне тогда это не понравилось. А когда все ушли и к телу больше никого не допускали, папаша попросил хозяина похоронного бюро, чтобы он дал нам еще время спокойно побыть наедине с Полом. И отвел меня туда. Папа это сделал. Он сказал мне шепотом, папа мне прошептал, сказал так тихо, Чарли, что я еле расслышала, понимаешь? Он сказал: «Ты его убила, ты его и поцелуй, ведь это ты его убила».

У Камиллы стала дергаться голова, а руки, казалось, сами собой начали выделывать какие-то замысловатые жесты.

— Так вот, — снова заговорила она, — послушай, Чарли, что было дальше. — Она встала, несколько раз повернулась, размахивая обеими руками, будто хотела отогнать налетевший на нее пчелиный рой. — Меня это очень огорчило! Я знала, конечно, что послала братца своего за дурью, но ведь не я же спустила курок! Чарли! Это был дурацкий случай! Не убивала я своего брата Пола. Я брата своего Пола любила. И папу любила, но он снова мне это повторил. Он опять мне сказал: «Ты его убила, ты его и поцелуй, ведь это ты его убила». И папочка мой, мой папочка подтащил меня снова к гробику, приговаривая: «Целуй его, еще раз его поцелуй», — а я криком кричала, Чарли, упрашивала его, Чарли, все молила его: «Нет, нет, нет, папочка, не надо!» А он тянул меня к гробу, тащил туда за волосы и повторял: «Целуй его, целуй, еще раз его поцелуй. Ты его убила, ты его и целуй». Не знаю, зачем он это сделал, Чарли, но он снова заставил меня его поцеловать. Я поцеловала Пола, а папочка мой — он мне наклонил голову вниз и держал ее так, прижав к голове Пола, и я вдыхала запах этого жуткого грима на его лице и видела под рубашкой, под воротничком его зашитую-перештопанную шею, а губы мои были прижаты к его губам, и эти губы его тоже были сшиты вместе. Ох, Чарли! Знаешь, как мне было тогда страшно? Ты даже представить себе этого не можешь! Ох, Чарли!

Камилла какое-то время смотрела в потолок, потом сняла зимнее пальто и положила его на маленький угловой столик, стоявший на своем обычном месте в этом невообразимом беспорядке. Потом стянула через голову платье до колена в цветочек. На ней остались только телесного цвета лифчик, трусы, черные зимние ботинки и гольфы.

— Ох, Чарли, — сказала она, — я ведь никогда тебя не любила. Я как-то просто глаз на тебя положила, понимаешь? Подумала, что было бы хорошо, если б кто-то мог иногда посидеть с Кэролл. Какой-нибудь приличный парень. Вот ты мне в своей форме таким и показался. Я просто подумала, что хорошо бы мне для разнообразия хоть раз сойтись с приличным парнем. Понимаешь? С которым можно пойти в кино. Ты и сам знаешь, что у нас ничего не получилось. Мы только играли в любовь, ведь так, Чарли, — ты и я, правда? Пока не подвернется что-нибудь получше. Ты же сам знаешь, что у тебя рот парализован. Ведь знаешь? Это привлекало меня к тебе, Чарли. Что ты думаешь по этому поводу? Рот твой дурацкий меня к тебе привлекал. Ах, Чарли, может быть, все у нас могло бы сложиться по-другому, но ты же полицейский, понимаешь? Ясно тебе это, Чарли? Ты, Чарли, был проклятым полицейским.

Она какое-то время сидела в нижнем белье на подлокотнике кресла, уперев руки в ляжки.

— Теперь все пошло прахом, понимаешь? Не должно было так получиться. Черт бы побрал это все, Чарли. Все это одна большая ошибка, один большой провал.

Камилла стала тяжело дышать, как будто ее вот-вот должно было вырвать, будто спазм из желудка двигался к гортани. Дыхание ее учащалось. Она вскрикнула раз, другой, как будто ей было очень больно. У нее выступили на глазах слезы и потекли по щекам. Она вытерла лицо рукой, и этот жест ее немного успокоил.

— Через пару дней после похорон Пола, — успокоившись, продолжала она, — папа рано вернулся домой. Он отвел меня в мою комнату. Сказал мне, чтобы я села. Я села. Он сказал мне, что я хорошо учусь. Сказал, что мне и дальше надо будет учиться хорошо. Сказал, что с ним говорили какие-то люди. Они ему сказали, что жалели о том, что случилось с Полом. Они хотели выразить ему свои соболезнования, сказал папа. И потому были готовы заплатить за мое образование. Пока я должна была учиться, пока меня не выгоняли и не исключали, они пообещали платить за мое обучение. Они и в газетах про это писали, о репутации своей беспокоились. Так что, знаешь, Чарли? Мне пришлось учиться дальше и надо было учиться хорошо. Для меня это было то же самое, что срок мотать. И после школы надо было идти в университет, потому что эти люди платили папе деньги. Часть из них перепадала мне, а остальное получал он. А если у меня что-то не получалось, он бил меня по голове. Один раз, когда он в стельку нажрался и зол был на меня как черт, он сказал, что убьет меня, и я ему поверила. Ты понимаешь? Я ему поверила. Он сказал мне, Чарли, что я должна была это делать ради Пола — ходить учиться. Понимаешь? Мне надо было учиться и жить на деньги за смерть моего брата, чтобы папочка мой тоже мог жить на деньги за убийство сына. Теперь ты меня понимаешь?