Ангелы-хранители - Дин Кунц

Обогнув невысокий пригорок и скрывшись из виду остановившего их агента, ребята сдернули с Гаррисона одеяло, и тот, вздохнув с явным облегчением, сел.

Томми развез по домам своих приятелей и, пользуясь тем, что родителей нет дома, пригласил Гаррисона к себе. Он жил на краю обрыва в доме, похожем на корабль с несколькими палубами и состояшем сплошь из стекла и граней.

Войдя вслед за мальчиком в фойе, Дилворт увидел в зеркало свое отражение. Оно не имело ничего общего с величавым седовласым адвокатом, которого знал каждый городской юрист. Его волосы были мокрыми, грязными и спутанными. Лицо заляпано грязью. Песок, трава и водоросли прилипли к голой коже и запутались в седых волосках на груди. Он довольно подмигнул сам себе.

— Телефон здесь, — сказал Томми из кабинета.

Приготовив ужин, поев, вымыв посуду и беспокоясь из-за отсутствия у Эйнштейна аппетита, Нора и Тревис совсем забыли позвонить Гаррисону Дилворту и поблагодарить его за то, как старательно он упаковал и переправил им Норины картины. Они сидели у камина, когда Нора вспомнила об этом.

Прежде им приходилось звонить Гаррисону из телефонов-автоматов в Кармеле. Это оказалось излишней предосторожностью. И сейчас, вечером, у них не было ни малейшего желания садиться в машину и ехать в город.

— Мы могли бы позвонить ему завтра из Кармела, — предложил Тревис.

— Давай позвоним отсюда, — сказал она. — Если бы обнаружилась связь между тобой и Гаррисоном, он наверняка позвонил бы и предупредил нас.

— Он может и не знать о том, что они выявили такую связь, — сказал Тревис. — Может не догадываться, что за ним следят.

— Гаррисон бы об этом обязательно знал, — твердо сказала Нора.

Тревис кивнул:

— Да, я тоже уверен, что знал бы.

— Поэтому ты спокойно можешь позвонить ему отсюда.

Нора была на полпути к телефону, когда раздался звонок.

Голос оператора в трубке произнес:

— Вас вызывает мистер Гаррисон Дилворт из Санта-Барбары. Вы оплатите разговор?

Когда до десяти часов оставалось несколько минут, Лему после тщательного, но безрезультатного прочесывания парка и пляжа пришлось нехотя признать: Гаррисон Дилворт каким-то образом ускользнул от него. Он отослал своих людей обратно в штаб и бухту.

Лем с Клиффом тоже вернулись в бухту на спортивную яхту, с которой вели наблюдение за Дилвортом. Переговорив с катером береговой охраны, следующим за «Красавицей», они узнали, что приятельница адвоката, не доходя до Вентуры, повернула назад и сейчас направляется на север вдоль побережья в Санта-Барбару.

В бухту яхта вошла в десять тридцать шесть.

Лем с Клиффом ежились на колючем ветру на пустынном причале, принадлежавшем Гаррисону, и смотрели, как Делла плавно и мягко пришвартовывает яхту к берегу. Это было красивое, хорошо отделанное судно.

У Деллы даже достало наглости крикнуть им:

— Не стойте тут без дела! Хватайте трос и помогите мне привязать яхту!

Они исполнили ее просьбу, прежде всего потому что им не терпелось поскорее поговорить с ней, а до тех пор, пока «Красавица» не пришвартуется, сделать это было невозможно.

Оказав женщине необходимую помощь, Лем и Клифф шагнули на палубу. На Клиффе были надеты кеды, но Лем был в обычных ботинках и чувствовал себя крайне неуверенно на мокрой палубе, особенно из-за небольшой качки.

Прежде чем они успели что-либо сказать Делле, голос у них за спиной произнес:

— Простите, джентльмены…

Лем обернулся и при свете фонаря увидел Гаррисона Дилворта, входящего вслед за ними на яхту. На нем была одежда явно с чужого плеча. Брюки ему были очень широки в талии и держались на ремне. Зато они были ему коротки, и из-под них торчали голые щиколотки. Рубашка тоже была ему велика на несколько размеров.

— …пожалуйста, извините меня, но мне просто необходимо переодеться во что-либо теплое из моей одежды и выпить чашку кофе…

Лем проговорил:

— Черт подери!

— …чтобы согреть мои старые кости.

Задохнувшись от изумления, Клифф Соамс рассмеялся, затем взглянул на Лема и произнес:

— Извините.

Лем ощущал, как у него в желудке начались спазмы и все горит — язва давала о себе знать. Он даже не поморщился от боли, не согнулся пополам, даже не положил руку на живот — не подал ни единого признака того, что ему не по себе, чтобы не увеличивать и без того немалое удовлетворение, испытываемое Дилвортом. Лем просто взглянул на адвоката, на женщину, а затем, не говоря ни слова, повернул к выходу.

— Этот пес, — сказал Клифф, догоняя шефа, — вызывает у всех чертовскую преданность.

Позже, укладываясь в постель в мотеле, потому что Лем слишком устал, чтобы завершить здесь все дела и отправиться домой в округ Ориндж, он думал о словах Клиффа. Преданность. Чертовская преданность.

Лем старался вспомнить, испытывал ли он когда-нибудь такое сильное чувство преданности по отношению к кому-либо, какое Корнеллы и Гаррисон Дилворт, очевидно, испытывали по отношению к ретриверу.

Он крутился в постели, вертелся с боку на бок, а сон все не шел к нему, пока Лем наконец не понял: бесполезно пытаться выключить горевший в нем внутренний свет до тех пор, пока не докажет себе, что способен на такую же преданность и верность, какие встретил в Корнеллах и их адвокате.

Лем сел в темноте, прислонившись к изголовью кровати.

Да, конечно, он был чертовски предан своей стране, которую любил и уважал. И был предан управлению. Но другому живому существу? Ну хорошо, Карен, своей жене. Он был верен Карен сердцем, умом и телом. Любил Карен. Глубоко любил ее вот уже почти двадцать лет.

— Ну, — проговорил Лем вслух в пустом номере мотеля в два часа ночи, — ну, если ты так предан Карен, то почему ты сейчас не с ней?

Он был несправедлив по отношению к самому себе. В конце концов, у него было дело, очень важное дело.

— Вот в этом-то и беда, — пробормотал Лем, — у тебя всегда — всегда — есть какое-нибудь дело.

Ему приходилось проводить вдали от дома более ста ночей в году, каждую третью ночь. А когда был дома, половину времени мысли его блуждали совсем в другом месте, и он продолжал думать о последнем своем деле. Когда-то Карен хотела иметь детей, но Лем все откладывал это, говоря, что не готов нести ответственность за детей до тех пор, пока не будет уверен, что его положение надежно.

— Надежно? — сказал он. — Парень, ты же унаследовал деньги твоего папочки. Ты начинал, имея гораздо больше, чем большинство людей.

Если Лем был так же предан Карен, как эти люди своей собачонке, тогда эта преданность должна была означать, что ее желания превыше всего. Если Карен хотела иметь детей, это должно быть важнее карьеры. Так? По крайней мере ему необходимо было пойти на компромисс и завести детей, когда им было чуть больше тридцати. До тридцати он мог заниматься карьерой, а после тридцати — наследниками. Сейчас ему сорок пять, а Карен — сорок три, и с детьми они опоздали.