До рая подать рукой - Дин Кунц

Отвернувшись от буфета, где дожидалось бренди, даже не раскрыв дверцы, она шагнула к холодильнику, в надежде утолить жажду кока-колой. Но выяснилось, что мучила ее не жажда, а голод, жуткий голод, поэтому она достала пирожное из керамического медведя, голова которого служила крышкой, а тело – сосудом. Покончив с пирожным, после некоторого раздумья она взяла медведя со всем его содержимым и отнесла на стол.

Сидя за столом, глядя на стоящие перед ней коку и медведя с пирожными, Микки вновь почувствовала себя восьмилетней девочкой, в смятении чувств и испуганной, которая искала утешение у демона сахара. Тут она заметила тарелку, стоящую за подсвечниками. Ту самую, на которой этим вечером она относила соседям пирожные. Мэддок вернул ее, пустую и вымытую.

Все та же наглость. Если бы Микки не успела проснуться до его ухода, она догадалась бы, кто обыскал ящики комода и вывернул на кровать содержимое ее сумочки, но не могла точно знать, верна ли ее догадка. Оставив тарелку, Мэддок давал понять, что он хочет, чтобы она знала, какой незваный гость побывал в их доме. Вновь показывал, что не ставит ее ни в грош.

Но куда больше, чем возвращение тарелки, встревожило Микки исчезновение пингвина. Статуэтка высотой в два дюйма, из коллекции мертвой женщины, раньше стояла на кухонном столе, среди цветных стаканчиков с недогоревшими свечками. Должно быть, Мэддок увидел пингвина, когда ставил на стол тарелку.

Если он и раньше подозревал, что Лайлани познакомилась с Микки и тетей Джен, то пингвин эти подозрения подтвердил.

Желудок вдруг оказался в горле, грудь защемило, голова закружилась, как случалось с ней на скоростном участке русских горок. Побледнев как полотно, Микки застыла на стуле.

В большинстве своем люди, с которыми встречалась Полли, ей нравились, она легко заводила друзей, мало с кем враждовала, но, когда заправщик подошел к ней, улыбаясь во весь рот, словно клоун, только что плюхнувшийся на задницу, со словами: «Привет, меня зовут Эрл Бокман, моя жена – Морин. Это заведение принадлежит нам, мы работаем здесь двадцать лет», она сразу сделала вывод, что он относится к тем немногим, кому не заслужить ее благорасположения.

Высокий, с приятной внешностью, с запахом мяты изо рта, чистенький, выбритый, в выглаженной одежде, он вроде бы обладал всем необходимым, чтобы произвести хорошее впечатление на первого встречного, особенно если бы на его губах играла чуть меланхоличная улыбка, но никак не такая широченная, во все тридцать два зуба.

– Я родом из Вайоминга, – продолжал Эрл, – а вот Морин из здешних краев, но я прожил тут так долго, что вполне могу считаться местным. В этом округе любой мужчина, женщина или ребенок знают Эрла и Морин Бокман, – казалось, он считал необходимым убедить их в том, что автозаправка и магазин действительно принадлежат ему и его жене, а потому клиенты могут не сомневаться в качестве горючего, которое он продает. – Только назовите имена Эрл и Морин, и любой скажет вам, что это муж и жена, которые хозяйничают на автозаправке и в магазине, расположенных на перекрестке федеральных шоссе. И еще, должно быть, вам скажут, что Морин – это персик, потому что она такая же сладенькая, как этот фрукт, и будут правы. Смею вас заверить, что я – счастливейший человек на свете, который когда-либо женился, потому что ни разу не пожалел об этом.

Во время своего монолога он не переставал демонстрировать свою ослепительную улыбку, достойную рекламного плаката зубной пасты, и Полли, пожалуй, уже поставила бы десять тысяч долларов против пакета с попкорном, что труп бедной Морин лежит сейчас если не в торговом зале, то в подсобке, а этот болтун то ли задушил ее голыми руками, то ли размозжил голову большой банкой тушеной свинины с бобами, то ли проткнул сердце окостеневшей сосиской «Тонкий Джим», провисевшей над прилавком с закусками добрые пятнадцать лет.

Назойливой улыбки и беспрерывного информационного потока о личной жизни вполне хватило бы, чтобы зачислить Эрла в список людей, за которых она никогда не стала бы голосовать, если бы они выставили свою кандидатуру на пост президента, даже без учета его часов. Циферблат этого необычного устройства без черен и пуст: ни цифр – часов, ни черточек – минут, ни стрелок. Возможно, Эрл отдал предпочтение неудобной модели цифрового хронометра, который показывал время лишь при нажатии кнопки на корпусе, но у Полли возникли серьезные подозрения, что это вовсе не часы. С того самого момента, как Эрл появился около заправочных колонок, он поворачивался из стороны в сторону, направляя свой приборчик, надетый на правую, а не на левую руку, на Кэсс, на Полли, снова на Кэсс, и то и дело что-то высматривал в черном кругу под мерцающим красно-янтарным светом рождественских гирлянд. Полли поначалу подумала, что прибор на руке Эрла – камера, а сам он – из извращенцев, которые тайком фотографируют женщин, реализуя причуды своего больного воображения. Но хотя нервной манерой держаться Эрл определенно вписывался в категорию «извращенец», она не могла поверить, что кому-то удалось изобрести камеру, снимающую то, что находится под одеждой женщины.

Кэсс любила людей больше, чем Полли, и, в отличие от сестры-близняшки, не делала различий между монахиней и осужденным убийцей. Однако за двадцать семь лет, прожитых вместе по эту сторону плаценты, оптимизм Кэсс подвергся заметному воздействию со стороны здравомыслия Полли, которая не столь восторженно воспринимала людей и судьбу. Более того, Кэсс настолько хорошо освоила законы человеческих джунглей, что уже после первой фразы Эрла приподняла бровь и изогнула рот, давая условный сигнал: «Тревога! Какой-то чудик!» – который, конечно же, прочитала Полли.

Эрл, наверное, трещал бы языком, пока кто-то, он или они, не скончался бы от естественных причин, при этом целясь в них своими занятными часами, вызвавшими вдруг у Полли ассоциацию с портативным металлоискателем, которым пользовались сотрудники аэропорта, если пассажиру не удавалось пройти через стационарный, не подняв тревоги. Но пока Эрл произносил свой нескончаемый монолог, Кэсс оглядела древнюю колонку с маркировкой «Дизельное топливо», нашла, что принцип ее работы более сложный, чем у тех, с которыми ей приходилось ранее сталкиваться, и попросила Эрла помочь ей.

Когда Эрл повернулся к заправочной колонке, у Полли сложилось ощущение, что тот в полном недоумении, словно принцип работы колонки для него столь же загадочен, что и для Кэсс. Хмурясь, он подошел к колонке, положил на нее одну руку, постоял в глубоком раздумье, словно дожидался, пока шестое чувство ознакомит его с конструкцией колонки, но потом вновь, словно у клоуна, рот его разошелся от уха до уха.

– Хотите заправиться?! – радостно воскликнул он.

Получив утвердительный ответ, повернул рычаг, вытащил пистолет из гнезда и повернулся к «Флитвуду», после чего опять замер с застывшей на лице улыбкой.

Как только стало ясно, что этот двадцать лет проработавший на одном месте заправщик не знает, как подступиться к большому дому на колесах, Кэсс взглядом спросила сестру: «На кого мы нарвались?» – после чего взяла шланг у Эрла, вежливо объяснив, что ужасно не любит, когда около топливного лючка появляются царапины, поэтому ей будет спокойнее, если пистолет она вставит в горловину бака сама.