Роман без героя - Александр Дмитриевич Балашов

природной оболочке клон. И, о чудо! Мышка в новой, искусственной и вечной оболочке живёт и здравствует до сего дня. Тьфу, тьфу, тьфу, что б не сглазить!

У соседей с верхнего этажа заплакал маленький ребёнок. Кто-то открыл воду, которая зашумела по трубам – принимали душ или мыли грязную посуду после гостей. Внизу, у подъезда в чьей-то иномарке самопроизвольно сработала сигнализация, машина повыла, повыла на разные голоса и вдруг замолчала, оборвав свою тревожную песню на верхней ноте своего завывании. Горд уже жил своей обычной ночной жизнью.

– М-да… – думая о чём-то своём, протянул Владимир. И тут же встрепенулся, очнулся от противоречивых мыслей, когда мозг твердит упрямо: «Не верю! Не верю! Этого не может быть. Никогда-никогда быть не может того, что не укладывается в привычное ложе представлений о жизни и смерти на Земле». Но сердце, которое всегда тянется не к рассудочности, а к чувству, стучит своё: «Верю! Верю! То ложе, в которое ты укладывал привычную истину, оказалось прокрустовым». Кому верить? Чью точку принять за отправную? Но ведь так много «косяков», как любит говорить начальник их отделения полиции полковник Мясников, нестыковок, противоречивых «да» и «нет». Голова Владимира пошла кругом.

– А почему у твоей «абсолютно точной копии» человеческого тела такая страшная рожа? – неожиданно спросил Волохов-младший отца. – Это что, маска бессмертия?

– Это просто заготовка лица, той личности, которую я уже из атманоприёмника поселю в эту идеальную оболочку для истинного Я человека.

– Но Я, эго личности, – попытался возразить сын, – это же её мозг. Я мыслю – значит я существую… Как же это?

– Глубочайшее заблуждение человечества, приведшее и эту нашу цивилизацию в абсолютный тупик, – возразил профессор. – Твоё внутреннее Я, а, значит, твоё истинное Я – это не мозг. Это – Атман. Мозг – это просто биологический компьютер, подающий команды-биотоки всем системам биологической оболочки Атмана. У моей идеальной копии молодого, крепкого мужчины атлетического сложения, в голове уже стоит самый совершенный компьютер, который позволит вселившемуся Я, то есть Атману, управлять своим новым телом. Человек не умирает. Он просто переселяется в новое, более совершенное тело, в достойную бессмертия оболочку. Вот и всё. Чего тут непонятного?

– Но лицо можно сделать посимпатичнее хотя бы?

– Лицо – это последний этап перед подселением Атмана. Можно сделать по фотографии прежнее лицо, принадлежавшее умершему телу, а можно и совершенно другое. По желанию создателя. Меня то есть. Или заказчика, которых, уверен, будет тысяча тысяч.

В дверь кто-то настойчиво позвонил.

– Кто бы это мог быть? – шёпотом спросил профессор.

– Не знаю, – пожал плечами Владимир. – Кого это нелёгкая в час ночи к нам занесла?

Сын пошёл открывать дверь, а Игорь Васильевич полушёпотом напутствовал:

– В глазок, в глазок сперва посмотри!

10.

– Это Маша! – из прихожей радостно оповестил отца сын. – Наконец-то я вас познакомлю.

О Марии Игорь Васильевич уже слышал от Володи. Знал, что вместе работают, что девушка очень нравится сыну, что она не коренная москвичка, а приехала в столицу из Рыльска, старинного городка, что под Курском. Приехала не для того, чтобы «покорять столицу» своими природными талантами, которых в тихой русской провинции всегда больше, чем в суетливых, громкоголосых, но зачастую пустозвонных городах-миллионниках – просто в её родном городке для выпускницы журфака Южного университета не нашлось никакой работы. Правда, профессор тогда не понял сына, что делает журналистка по диплому в стенах полицейского участка.

В комнату вошла милая юная девушка, одетая в узкие белёсо-голубые джинсы, плотно сидящие на стройных женских ножках, и чёрный женский пиджак, чуть расклешённый в том месте, где у юной мадонны начинались крутые бёдра. Немного продолговатое свежее лицо («славянского типа», как сразу же определил для себя профессор) светилось искренней добротой и приветливостью. «Главное, – подметил Игорь Васильевич, – нанесённая экономной рукой косметика даже для критического глаза только подчёркивает достоинства девушки, искусно скрывая при этом некоторые природные косяки родовой генетики». Такие красавицы могут рождаться только в благословенной России, в глубине её русской души, можно сказать, Атмане древней страны, нетронутой губительными для «красоты, которая спасает мир» новомодными, но, по выражению Игоря Васильевича, «смердящими веяниями современной западно-европейской культуры». В вопросе «что есть женская красота?» Волоховы обходились без традиционного спора в вечном российском конфликте отцов и детей, двух миров, так органично объединяющих в себе диалектические «единство и борьбу», двух возрастных мировоззрений и мироощущений «человека разумного».

Профессор Волохов был убеждён, что нынешняя цивилизация с её «хомо сапиенсом», «человеком разумным», изжив саму себя уже к середине ХХI века. Умрёт, – ибо, кроме Атмана, ничего вечного нет, – и уступит место цивилизации новой, с «человеком духовным» во главе. Тем человеком, прежде всего познавшим себя, чтобы познать земную биосферу, в которой существует великая космическая Сила, а потом уже и Высшую информационную сферу, названную Вернадским Ноосферой. А это значило, что только «человеку духовному» дано познать самого Бога.

Прототипом «людей духовных», во многих смыслах этого слова, Игорь Васильевич выдел в Брахмане, непальском йоге, встреча с котором в корне изменила все представления профессора о мироустройстве. «Только «человек духовный», умеющий управлять своим духом, который является сердцем Атмана, – хотел бы сказать прозревший профессор своим ученикам, которых у него больше не было, – а не нынешний «хомо-сапиенс меркантильный», может уменьшить, свести почти до абсолютного нуля количество мировой и вселенской скорби. Только в эру «человека духовного» зло, наконец-то, будет побеждено добром. Вечное противостояние Бога и Дьявола в душах людей закончится долгожданной Божественной победой. И тогда, был уверен профессор, не будет на Земле ни войн, ни насилия, ни лжи, лицемерия и зависти к истинному таланту нынешнего легиона бездушных фарисеев, что, по большому счёту, и лежит в любого (мирного ли, военного) конфликта между добром и злом.

– Мария, – протянула ладошку лодочкой девушка.

– Волохов, – почему-то конфузясь, буркнул старик и, наконец-то, сняв шляпу, кивнул в сторону сына. – Отец родной вот этого оболтуса…

– Очень приятно, – съязвил Владимир.

– Очень приятно, – почти в унисон с Волоховым-младшим сказала девушка, и все рассмеялись.

Потом в комнате повисла пауза. Чтобы заполнить пустоту, Владимир сказал:

– Мария руководит нашей прессслужбой. И мы, пап, завтра подаём заявление в ЗАГС, вот такие пироги…

– Вкусные пирожки, сынок, – отозвался Волохов тоном, которым говорят прописные истины или давно доказанные теоремы. – Женится тебе, думаю, не помешает, а то ведь род Волоховых, славных крестьян из-под древнего Курска, на тебе, Володенька, прервётся. А этого допустить никак нельзя. Волоховы обязаны шагнуть и в ХХII век.

– Так вы – курские? – воскликнула Мария. – Земляками будем. Я – рыльская. Знаете город