Косой дождь. Воспоминания - Людмила Борисовна Черная

Но что было, то было. Жизнь не переиграешь заново.

3. Фальстарт

Надо вспоминать дальше. А дальше идут относительно благополучные два года. Мы с Тэком работаем: он, как сказано, обозревателем, я — простым редактором. Пишем статьи. «И Алик-косточка тихонечко растет», — как писала в стихах наша послевоенная приятельница Наталья Сергеевна Сергеева. Кстати, первое слово, которое Алик сказал в два года, было слово «статя». Долго мы гадали, что означает загадочное «статя». Потом поняли: «статя» — статья…

Моя работа в Радиокомитете — не бей лежачего. Ежедневно в эфир выходит один короткий комментарий по международным вопросам. Я этот комментарий заказываю, редактирую, посылаю на визу в Отдел печати МИДа и отдаю переводчице Руфи Беленькой, которая сидит со мной в одной комнате и целый день стучит на машинке. Руфь — американка, и она тут же переводит и перепечатывает мой комментарий на английском и передает его дикторам.

На всё про всё уходит часа полтора-два. Писали комментарии внештатные авторы, вполне квалифицированные: к примеру, специалист по Англии Ми-лейковский, в будущем академик100. Или Бронин — наш многолетний резидент в Китае101. Среди авторов был и Григорий Морозов, бывший муж Светланы Аллилуевой102, о чем я тогда, впрочем, не знала. С 60-х он работал с Д.Е. в ИМЭМО. И, изредка встречаясь со мной, говорил в шутку, что во времена бны я спасла от голодной смерти его и его папу, «простого еврея-бухгалтера»…

Если память мне не изменяет, за четырехстраничный комментарий до денежной реформы платили 200 рублей. Заказывать больше одного комментария в неделю одному автору не разрешалось (все равно получалось 800 рублей в месяц — не так плохо). Правда, за гонораром приходилось выстаивать гигантскую очередь вместе с певицами, чтецами, оркестрантами и поэтами-песенниками… Кто только не подрабатывал тогда в Радиокомитете…

Ни мне, ни мидовским цензорам комментарии практически не приходилось править. В худшем случае вычеркнешь одну фразу и заменишь два-три слова. В МИД комментарий относил курьер, а правку я принимала по телефону…

В общем, у меня оставалась уйма свободного времени — ведь отсиживать в Радиокомитете надо было не менее восьми часов. Все эти часы я старалась проводить в Справочной, где читала все тот же «белый ТАСС», который читала в редакции контрпропаганды в ТАССе, и еще переведенные на Тверском бульваре книги американских и европейских политиков, которые не предназначались для простых смертных. Переводы книг шли в «красном ТАССе», и занималась этим «красным ТАССом» сотрудница по фамилии Хасхачих103. Помню, что при Брежневе для «красного ТАССа» перевели на язык родных осин… роман Хемингуэя «По ком звонит колокол». Прекрасный перевод известной переводчицы Евг. Калашниковой, сделанный для издательства, не разрешили публиковать, но начальству все же хотелось узнать, какую такую крамолу сочинил знаменитый Хэм. Вот Хасхачих и выдала им подстрочник хемингуэевского романа о Гражданской войне в Испании.

Случилось это, как сказано, при Брежневе, а я еще пребываю на этих страницах при Сталине.

А при Сталине сама возможность знакомиться, хоть и в сильно усеченном виде, с зарубежной информацией и с выбранными Хасхачих книгами была неслыханной удачей. Ведь при Сталине мы не знали ни самиздата, ни вражеских радиоголосов — за «железный занавес» не проходило ни звука…

Немудрено, что, сидя часами в справочной, я с упоением глотала все подряд. И очень скоро стала писать статьи на основе имеющихся у меня материалов. Писала и для Иновещания, и для русского радио. Главный жидоненавистник Лапин104 — таким он остался в памяти моего поколения — велел заказывать мне как можно больше статей, явно не заботясь о том, что стоит в моем паспорте в графе «Национальность».

Но мне как раз писать на радио не хотелось. Мне хотелось писать для печатных изданий — видеть на бумаге свое детище.

Начала я с газеты «Красный флот». А однажды, набравшись храбрости, предложила статью «Известиям». И — о чудо! — меня тут же напечатали. О своей первой статье в «Известиях» я должна сказать несколько слов. То был подвал о… японских милитаристах. Ведь дело происходило во второй послевоенный год. И о поверженной Японии много говорили — боялись или делали вид, что боятся новой японской агрессии. Дескать, милитаристы готовятся к реваншу. Не сомневаюсь, о том же был и мой подвал. Помню, что в нем я привела японскую средневековую легенду, в которой говорилось: мол, злые духи в таком-то веке пытались спрятаться в пещерах на острове таком-то, но это им не удалось. И вот в самом конце статьи я написала: и нынешним агрессорам «не удастся спрятаться в “пещерах”». Вечером статью подписали в набор. Открываю «Известия» утром и вижу: статья на месте, но легенда выпала, а в конце говорится, что «агрессорам не удастся спрятаться в… “пещерах”». О ужас! В каких таких пещерах могут прятаться в середине XX века японские генералы-адмиралы и японские промышленники? Я очень убивалась, но меня все дружно утешали, уверяя, что никто из читателей не заметит никаких «пещер», выскочивших как черт из табакерки. И правда, не заметили.

Были и еще забавные случаи, связанные с моими статьями. Однажды меня вызвали в МИД. В тот день «Известия» опубликовали мою рецензию на мемуары Курта Шушнига, бывшего австрийского канцлера, которого в годы войны нацисты посадили в концлагерь105. Мемуары только-только появились в «красном ТАССе».

В МИДе я попала к двум молодым сотрудникам, и они завели со мной длинный непонятный разговор. С большим трудом я сообразила, что рецензию прочел Вышинский и потребовал срочно узнать, какими материалами я пользовалась, найти эти материалы и передать их в Рим, где Вышинский находился с официальным визитом.

Нетрудно было догадаться, что молодые люди, сидя в МИДе, имели куда больше возможностей узнать о Шушниге, чем я. Ведь все мои познания ограничивались «красным ТАССом».

Помнится, бестолковость и неосведомленность молодых людей меня тогда поразили. Только спустя много лет я поняла, что чиновники из высоких учреждений бестолковы и ничего не хотят знать по определению. Просветил меня, как ни странно, популярный и у нас после войны английский писатель Грэм Грин, вернее, его роман «Наш человек в Гаване».

В другой раз забавная история разыгралась в нашей семье. Мне заказали большой материал о германских концернах. На мое несчастье, Д.Е. был в командировке с лекциями по международному положению — он числился лектором ЦК и охотно ездил по городам и весям. Статью я быстро написала, и ее сразу поставили в номер. С некоторым трепетом — боялась,