Блокада Ленинграда. Дневники 1941-1944 годов - Коллектив авторов

в этом домохозяйстве загажены невероятно. Управдом не работает и не хочет работать. Райжилуправление однако считало возможным держать такого, с позволения сказать, хозяйственника, дожидаясь… суда. Такая же примерно история и с бездельником-управдомом И. Бездельников, людей, срывающих важнейшую работу по очистке города, немедленно привлекать к суровой ответственности.

На вопрос, где должно быть сосредоточено основное внимание, ответ сегодня один: на дворах, на вывоз нечистот.

Л. Никольский. «Ленинградская правда», 29 марта 1942 года

31 марта 1942 года

Что-то грустно мне сегодня весь день. Вероятно, оттого, что хочется есть. По радио – 5-я симфония Чайковского. Очень хочется в театр. Читаю «Большие надежды» Диккенса…

Несколько дней назад со мной произошло нечто ужасное. Но я желаю повторения… Но я была сыта и поэтому чувствовала себя здоровой. Тарелка супа стоила мне… Это ужасно и вместе с тем приятно. Иван Дмитриевич мстит мне за мою смелость и дерзость.

Тяжело, ужасно без друзей. Скорее была бы радость, т. е. жизнь. Ведь это, я думаю, переживание, но не жизнь… [Б. З-ва].

«Отдел здравоохранения

Государственная санитарная инспекция

г. Ленинграда

Председателю исполкома т. Попкову П. С.

№ 14/63 31.IIL42 г.

Госсанинспекцией г. Ленинграда 30-го марта с.г. произведена проверка выполнения решения Ленгорисполкома от 7 марта 1942 года № 157/с о кремации трупов на 1-м Кирпично-асбестовом заводе Ленгорисполкома. Проверкой установлено, что сжигание трупов производится на заводе с 10 марта 1942 года в одной печи.

За период эксплуатации по справке директора завода т. Иванова сожжено 6,5 тысячи трупов. Учет сжигаемых трупов ведется по приемо-сдаточным актам, согласованным организациями, доставляющими трупы на завод. На загрузке вагонеток, очистке их после сжигания трупов в печи и выгрузке кремационных остатков занят 31 человек рабочих.

В момент обследования производилась разгрузка машины АТУЛ № <…>, доставившей 125 трупов из морга Василеостровскою района. <…> Разгрузка производилась нарядом бойцов 6–1 ветеринарной команды МПВО Кировского района в количестве 7 человек. Бойцы носили трупы на себе в собственной одежде.

В помещении для загрузки вагонеток из-за неисправности печных ворот имеется резкий запах зловонного дыма. Из осмотренных пяти вагонеток, поступивших в разгрузочное отделение после кремации, в трех обнаружены спекшиеся массы обгоревших останков с резким трупным запахом; последние рабочими в собственной одежде собирались на свободную вагонетку для дополнительного сжигания. Неполное сжигание трупов объясняется недостатком топлива, не позволяющим поддерживать должную температуру в печи.

Площадка для захоронения кремационных остатков отведена в непосредственной близости к помещению печей, куда вручную выносится содержимое вагонеток после кремации. На территории площадки <…> трупная зола складывается кучами высотой до одного метра на площади 15–20 кв. метров.

В кремационных остатках на площадке обнаружены незначительные по величине спекшиеся [фрагменты] трупов с резким запахом, сохранившие конфигурацию частей костного скелета…

На основании изложенного Госсанинспекция г. Ленинграда считает производство кремации на заводе, даже в этих примитивных условиях, вполне приемлемым и целесообразным.

Начальник Госсанинспекции г. Ленинграда Никитин. Ст. жил. комм, госсанинспектор Шилъган».

1 апреля 1942 года

Сегодня закончилось мое пребывание в стационаре. Немного отдохнул, даже поправился, но самочувствие неважное и цинга не уменьшилась. Ни разу не давали овощей, четыре дня не было витаминов, два дня не наливали вина, хотя в общем питание удовлетворительное. <…>

Группу работников завода, в которую вхожу я, перевели с «котлового довольствия» на «организованное питание». Это дает: на завтрак – полпорции каши плюс кофе; в обед – суп, половинку второго (маленький кусочек мяса без гарнира); ужин – три четверти каши. Таким образом, в месяц нам должны продать до 4 кг крупы, в марте было 2. <…>

Сегодня празднуем двадцатипятилетие работы на заводе Владимира Гавриловича И. Пир вовсю: водка (спирт), пиво, котлеты, блинчики, ватрушки, чай [М. К.].

ЭВАКУАЦИЯ

Из блокадных воспоминаний Е. В-ной.

Вспоминать факты давно минувшего с трудом, но все же удается, а восстановить мысли свои того времени уже гораздо труднее. Вернее, возможен всегда грех привнесения в прошлое сегодняшних мыслей, обобщающих пережитые впечатления.

Стараюсь не «грешить» и вот с уверенностью утверждаю, что, уезжая из Ленинграда в этом неуютном, холодном, наглухо закрытом фургоне (как в «черном вороне») с малюсенькими, прочно замершими окошечками, мысленно прокляла «город славы и беды» (для меня только беды) и зарекалась: не вернусь в него никогда. <…>

Итак, едем через Ладожское озеро. 26 марта, почти весна, несмотря на нынешний мороз. Машину бросает из одной стороны в другую. Сколько набилось людей – не знаю, да и не вижу, но по вещам, все время толкающим и ударяющим по ногам, спине, бокам, думается, полная машина. Разговоры довольно тревожные – сплошь женщины, многие панические, и вот слышу: «Говорят, что предыдущая машина ушла в полынью». «Только бы Шура[87] не услышала». Кажется, на сей раз не засыпаю – надо держать вещи, чтобы не катались по машине. <…>

Где-то пересадка в поезд, уже вышли из блокады, а радости у спутников нет – грохот зениток и шум самолетов тот же. Все иначе представлялось! Нет блокады, ура, ура! Нет этого – голод тот же и холод, усугубленный долгим путешествием в машине в неподвижности. Но вот и минутная радость – выдали превкуснейшее печенье, облитое шоколадом, увы, малоценное – лучше бы хлеба, сытнее. Облизнувшись – все же приятно сладкое, – заваливаюсь спать на нары. Все, опять сон, какая я несносная! Другие меньше спят и даже разговаривают о еде.

О чем же еще! Зрительно очень ярко помнятся глаза мальчика с голодной тоской, года не определишь, по росту – 4, по выражению глаз – все 10–11. Глаза неотступно глядят на меня, потому что я что-то жую, потом переводятся на другого, кто жует или пьет.

На остановках выскакиваем «присесть». Если остановка на станции, бежим за водой.

И еще вспоминается эпизод, воспринятый с проблеском юмора, – показатель улучшения настроения. Выскакиваю «присесть» (естественно, голодный понос). Оказываюсь между двух составов. Из соседнего вагона уже выскочил мужчина за тем же, держится за штаны. Минуту оторопело смотрим друг на друга, потом как по команде поворачиваемся друг к другу задом и присаживаемся. Больше друг на друга, естественно, не смотрели.

Влезть в вагон трудно, всегда с помощью, тут уж отказа нет.

В вагоне публика разношерстная. Бесед, насколько помню, возникает мало, и ссор, слава Богу, тоже нет. Может быть, проспала плюс равнодушие. Но вот всплывает образ девушки, которая говорит с Шурой и такими радужными красками (немудрено!) описывает свою деревню, куда едет к матери, и с таким радушием уговаривает нас с Шурой сделать остановку у них, что Шурино стремление скорее быть в