От Иерусалима до Рима. По следам святого Павла - Генри Воллам Мортон

Письмо ненамного обогнало Павла. Вскоре апостол и сам прибыл в Коринф и провел там несколько месяцев.

7

Среди ночи меня разбудил ужасный шум. За окном что-то гремело, окна и двери хлопали. Сначала с перепуга я даже подумал об очередном землетрясении, но выяснилось, что всего-навсего начался ливень. Тугие струи дождя яростно барабанили по крыше гостиницы, половинки ставен болтались, выдравшись из петель. Растрескавшаяся, пересохшая за лето земля была не в состоянии впитать такое количество влаги, и по ней текли шумные потоки.

Утром я рискнул выехать в сторону порта Кенхреи, который находился всего в пяти милях от Коринфа. Однако благодаря ночному ливню дорога — обычный пыльный проселок — превратилась в размокшую, скользкую кашу. Примерно на протяжении мили мы — опираясь на силу торможения — пытались бороться с силами скольжения, но в конце концов потерпели полное фиаско. Наш автомобиль безнадежно увяз, и, чтобы вытащить его, пришлось прибегнуть к помощи местного крестьянина и двух мулов. Это малоприятное занятие натолкнуло меня на весьма полезную мысль: я подумал, что до Кенхрей можно ведь добраться и иным путем. Вернувшись в Коринф, я позвонил в Афины своему другу, который имел кое-какие связи в Службе каналов и мог помочь в аренде моторной лодки. Затея увенчалась успехом, и на следующее утро я выехал в центральный офис в Каламаки.

Стоя на маленьком каменном пирсе, расположенном на восточном конце канала, я наблюдал за маленькой лодочкой, которая прокладывала путь по абсолютно гладкой, маслянистой поверхности залива. Управлял лодкой молодой грек, вполне достойный стать моделью для Праксителя. Название судна было почему-то начертано английскими буквами — «Нарцисс». Разгадка обнаружилась в виде медной таблички с именем владельца судна — англичанина; помимо фамилии там значилось еще «Мейденхед»[41].

Денек выдался замечательным, хотя тяжелое облако, нависшее над горами, обещало близкий дождь. Мы пустились в плавание вдоль скалистого побережья. Лежавший в трех милях залив Кенхреи до поры скрывался за грядой холмов. Когда мы приблизились вплотную, мой юный Аполлон указал на высокую гору, маячившую над Кенхреями, и рассказал, что возле самой вершины горы есть пещера, в которой раньше жил отшельник. Этот человек, в прошлом монах, ушел из монастыря, поскольку был не согласен с рядом бессмысленных нововведений, в частности с новым православным календарем[42].

— Он, наверное, был святым? — спросил я.

Глаза у юноши расширились, а губы сжались. Он несколько раз энергично кивнул, одновременно ладонью свободной руки выполняя загребающие движения. На греческом языке жестов это означало крайнюю степень чего-либо.

Кенхреи удивили меня. Я ожидал увидеть небольшую деревушку на месте, где некогда раскинулся всемирно знаменитый порт. Однако здесь не осталось ничего, если не считать стоявшей на берегу крохотной беленой хижины, которая, казалось, целиком перенеслась с коннемарских берегов. Со всех сторон Кенхреи окружали горы. Но там, где долина постепенно повышалась в северном направлении, в холмах открывался проход, и в самом центре этого прохода возвышался огромный голубой купол Акрокоринфа.

Все население Кенхрей — состоявшее из двух сторожей оливковой рощи и одной престарелой дамы — собралось на берегу: очевидно, прибытие моторки являлось экстраординарным событием. Если вы любитель поразмышлять о тщете и скоротечности жизни, то вот вам прекрасная иллюстрация! Там, где некогда стояли могущественные флотилии из самых отдаленных уголков мира, сегодня не осталось ничего и никого, кроме двух старичков и одной старушки, которые спешат на берег, если появится крохотная моторная лодка. Впрочем, стоп! Похоже, я недооценил население Кенхрей. Здесь присутствовал еще как минимум один член общества: тощий старик, забравшись почти по пояс в воду, пытался ловить острогой рыбу.

На дне бухты лежали развалины древнего порта — того самого, откуда Павел отправился в Эфес. Когда-то они стояли на берегу, землетрясение сбросило их в море. Под толщей зеленой воды я разглядел фрагменты портовых стен. А у самого берега виднелись еще узнаваемые руины римского оборонительного вала — тоже жертвы землетрясения. Ни за что бы не поверил в то, что раньше здесь был древний порт, если бы не знал об этом заранее. Во времена Павла здесь существовала полукруглая бухта, со всех сторон окаймленная холмами. На одном конце мыса стоял храм Афродиты, на другом — святилища Асклепия и Исиды. В центре бухты (на плотине) установлена была колоссальная статуя Посейдона: в одой руке — дельфин, в другой — трезубец. За портом тянулись многочисленные складские помещения, которые постепенно переходили в город.

Я прошел в глубь долины, где выращивают оливки и пшеницу. Возвышенности и пригорки выглядели так, будто скрывают античные руины. А на склоне холма, как раз над развалинами порта, сохранились стены древней часовни, все еще покрытые штукатуркой и разрисованные грубыми контурами рыб. Рыбы — один из тайных символов христианства. Возможно, и эта постройка была одной из первых христианских церквей? Известно, что в павловскую эпоху в Кенхреях существовала церковь, и не исключено, что она была заложена при участии апостола. В Послании к Римлянам упоминается некая женщина по имени Фива (Феба). Павел представлял ее как «сестру нашу, диакониссу церкви Кенхрейской: примите ее для Господа, как прилично святым… ибо и она была помощницею многим и мне самому»[47].

Стоя на берегу пустынного залива и глядя вдаль, где на юге вздымались горы Арголиды, я вполне мог вообразить, что нахожусь в одном из самых глухих уголком Гебридских островов. Именно здесь Павел в исполнение обета обрил волосы. Впрочем, на эту тему написано множество исследований: кто дал этот зарок — сам Павел или его товарищ Акила? Согласно эфиопской версии, это сделали оба. В античные времена это была распространенная традиция (как среди евреев, так и среди язычников) — жертвовать свои волосы божеству, которое помогло избежать серьезной опасности. У Гомера мы встречаем упоминание о родителях, принесших в жертву божеству волосы детей. Император Нерон, впервые сбрив бороду, поместил волосы в золотой ларец и посвятил богам в храме Юпитера на Капитолийском холме. Вполне возможно, что в случае Павла речь шла об обычном назорейском обете, предполагавшем сбривание волос, воздержание от вина и виноградного сока, а по истечении тридцати дней — снова снятие отросших волос и возложение их на алтарь Иерусалимского храма.

Вполне возможно, именно таковы и были намерения Павла. Он собирался посетить праздник Пятидесятницы в Иерусалиме. Для этого он должен был сесть на корабль пилигримов, который сначала шел в Эфес, а затем на юг, в Сирию. Нам известно, что апостол провел в Эфесе, по крайней мере, одну субботу, во время которой проповедовал в синагоге. Однако дольше остаться в Эфесе он отказался — возможно, обет влек его в Иерусалим. Оставив Акилу и Прискиллу присматривать за формированием общины, Павел сел на корабль, отправлявшийся в Кесарию.