Мик Джаггер - Филип Норман

В знак благодарности за творческое вдохновение — хотя «Стоунз» об этом никто не просил — на разогрев позвали чернокожих музыкантов, блюзмена Би Би Кинга и Айка с Тиной Тёрнер; на концерте в Далласе последних заменил Чак Берри. В последние месяцы Мик и так довольно времени провел перед камерами, однако гастроли собирались снимать известные американские документалисты, братья Альберт и Дэвид Мейзлз, чьи съемки первых американских гастролей «Битлз» 1964 года — в духе «нас с камерами тут как бы и нет» — запечатлели дружелюбнейший, невиннейший период развития поп-музыки.

Помня, с каким скрипом «Стоунз» выступили в Гайд-парке, Мик настоял на двухнедельных репетициях в Лос-Анджелесе. Сначала думали вместе поселиться в доме на Ориэл-драйв, но, как водится, офицеры и сержанты вскоре разделились. Мик и Кит переехали в Лорел-Каньон, в дом Стивена Стиллза из Crosby, Stills, Nash (а теперь & Young), Чарли с женой Ширли и маленькой дочкой Серафиной остались на Ориэл-драйв, а Билл с подругой Астрид отправились в гостиницу. Мик Тейлор и Сэм Катлер поехали с Проблесковыми Близнецами в Лорен-Каньон: Катлер — потому что без него гастроли не спланируешь, Тейлор — потому что Мик-старший отечески за ним приглядывал.

К дому Стиллзов — где когда-то жила бразильская кинозвезда Кармен Миранда — прилагались три девицы: пара близнецов, они же Сладкая Парочка, и неземная блондинка Энджел, умевшая только сидеть и сногсшибательно выглядеть, читать карты Таро (как потом выяснится, не очень точно) и, как дипломатично вспоминает Сэм Катлер, «чесать спинку». Грэм Парсонс одолжил им своего гастрольного менеджера Фила Кауфмана в мажордомы и посредники по любым делам, а нью-йоркские копы установили снаружи постоянную охрану. Жилище полагалось держать под строжайшим секретом, но порой в спальню к Мику через окно пыталась забраться поклонница-другая, вопя собственную версию «I-yi-yi-I like you very much!».[245]

Катлер предполагал, что жизнь с Миком и Китом превратится в сплошные пляски и оргии, но, к его удивлению, оба они вели себя «как… английские джентльмены… в идиллическом загородном пансионе». Мик совершенно сосредоточился на предстоящих гастролях — точно «генерал рок-н-ролльной армии», вникал во все подробности логистики, даже мельчайшие, проверял каждый цент расходов. «А за это мы платим?» — чаще всего спрашивал он. Живя в одном доме с ведущим концертов и новым членом группы, он оставался в стороне. «Он никогда не переставал быть Миком Джаггером, — вспоминает Катлер. — Даже спускаясь из спальни в пижаме, он постоянно был на сцене».

Однако привести «Стоунз» в хорошую форму, достойную «Медисон-сквер-гардена» и лос-анджелесского «Форума», — задача, которая угрожала одолеть даже его. Поначалу репетиции проходили в Лорел-Каньоне, но только Чарли неизменно приходил вовремя, а играли они по-прежнему кое-как. Наконец раздраженный Мик сменил репетиционную базу на павильон киностудии «Уорнер бразерс» в Бёрбэнке. Чтобы больше походило на реальные концертные условия, Чип Монк настроил звук и свет и разместил на сцене декорации.

Когда разобрались с подготовкой гастролей и группа заиграла относительно пристойно, Мик призвал Марианну. Несмотря на лечение у швейцарских психиатров и месяцы якобы поправки здоровья в Лондоне, она была бледна как смерть — как мертвая Офелия в «рыдающем потоке». В автобиографии она описывает, как тщательно готовилась, чтобы воссоединение не стало для Мика чрезмерно неприятным сюрпризом. Фил Кауфман встретил ее в аэропорту и отвез не в Лорел-Каньон, а в бунгало в Голливуд-Хиллз, где ей был предписан интенсивный режим — фруктовые соки, витамины и массаж; с Миком она все еще не виделась. «Когда я оклемалась, меня обвязали бантиком и вернули ему».

По ее словам, он звал ее с собой на гастроли, но она отказалась, чувствуя, что отношения их так или иначе обречены. Едва ли не в последний раз вместе появившись на публике, они съездили в голливудский клуб, где в темноте толпились звезды музыкальной сцены, кино и телевидения. Едва вошел Мик, в клубе повисла тишина, точно в церкви.

Гастроли начались 7 ноября с аншлага на спортивном стадионе «Форт-Коллинз» университета Колорадо. Сэм Катлер представил «Стоунз» девяти тысячам вопящих студентов как «величайшую в мире рок-н-ролльную группу» — титул, который они сохранят за собой навсегда, невзирая на любых новых конкурентов, хотя, за вычетом материала Чака Берри, классического рок-н-ролла никогда не играли. В то время подобные самовосхваления были рискованным шагом для группы, которая после трех лет отсутствия — и явно не в форме — возвращается на родину рок-н-ролла. Особенно это возмутило Мика — он не распознал шедевр упреждающего брендинга и счел, что группу это унижает. «Дурацкий эпитет… как будто мы в цирке выступаем, — говорил он позже, что довольно странно для шпрехшталмейстера „рок-н-ролльного цирка“. — Я все твердил [Катлеру]: „Прошу тебя, не называй нас так. Неловко же“».

Ему хватило мудрости не тащить с собой в Америку оборчатое белое платьице — гардероб его сдабривал андрогинность иронией: черная футболка с сильно открытым горлом, штаны с заклепками по швам, а ко всему этому собачий ошейник любителя бондажа, ремень и летучий розовый шифоновый шарфик — от такого погибла великая эдвардианская балерина Айседора Дункан, когда шарфик запутался в колесах ее открытого «бугатти». На голове — огромный красно-бело-синий цилиндр, как у Дяди Сэма, лихо заломленный на затылок.

Гигантская сцена «Форт-Коллинза» гораздо отчетливее беседки с пальмами в Гайд-парке выявила странный диссонанс в новом имидже группы. До той поры, по сути дела, существовали рок-группы двух типов: наследники пятидесятых и начала шестидесятых, которые скакали и веселились, как The Lovin’ Spoonful или Freddie and the Dreamers, и современные, как Pink Floyd или Soft Machine, творившие эпические электронные симфонии и какофонии, не дрогнув ни единым мускулом.

Здесь же обе слились в одну; вокалист не замирает ни на миг, машет волосами и розовым шарфом, надувает и поджимает свои громадные губы, ходит локтями, точно мальчик, играющий в паровозик, — а его соратники соревнуются друг с другом в выверенной неподвижности и невыразительности. Кит, когда-то такой улыбчивый и дерганый, превратился в сумеречную угрозу, лишь подчеркнутую густым макияжем. Кучерявый Мик Тейлор с младенческим личиком, не отрывающий взгляда от грифа, смахивал на застенчивую викторианскую девушку, что на пяльцах вышивает благочестивую картинку. Билл Уаймен вообще никогда не шевелился и не улыбался. Только Чарли в своем гнезде среди грохочущих тарелок проявлял признаки жизни, хотя оживление это не отражалось на его грустном черепашьем лице.

В отличие от былых двадцати-с-чем-то-минутных концертов ныне их выступление длилось добрый час с четвертью. Большинство групп, появившихся в начале шестидесятых, свои ранние песни презирали и отказывались играть на концертах. А суперклевых и несентиментальных «Стоунз» и просить не надо было — они запросто играли старье. В их сете перемешивались старые добрые солнечные времена «Little Queenie» или «Carol» и сумерки души «Sympathy for the Devil» и «Gimme Shelter» с «Let It Bleed», который уже был на подходе, а завершалось все «Midnight Rambler» — Чип Монк заливал сцену кровавым светом, а Мик до бесчувствия порол ее своим ремнем типичной доминатрикс. Затем Мефистофель, изнасилование и убийство растворялись в хипповой доброжелательности. «Целуем вас на прощание, — напоследок сказал он, — а вы поцелуйте на прощание друг друга». И девять тысяч человек разошлись так мирно, будто Гайд-парк переместился в Скалистые горы.