Французская защита - Анатолий Арамисов

С каждым днем возбуждение девушки нарастало. Её сверхчувствительная натура реагировала на любой раздражитель. Никто, кроме Симоны не знал, скольких усилий, терпения, души и таланта было вложено в программу «СиМа». И теперь ей предстояло пройти самое главное испытание. Они должны втроем слиться в единое целое: Виктор, Симона и компьютер.

В голове Одинцова не раз мелькала мысль: отказаться от матча. Но он отгонял ее прочь, не желая упасть в глазах возлюбленной.

Он не знал, что такие же сомнения одолевают и девушку. Она по чисто по-женски жалела нервы Виктора, понимая, в каком напряжении тот будет находиться во время игры.

Но — время летело, и тайное столкновение лучшего игрока планеты с шахматной машиной было неизбежно.

Симона отвлекалась тем, что создавала в новой квартире уют. Каждый день к подъезду подъезжала грузовая машина, и все пять комнат постепенно заполнялись современной мебелью.

Виктор через день встречался со своей дочерью. Наташа была исполнена великой гордости за отца.

— Ты должен победить этого чемпиона, папа! — наставляла она, смешно тыкая пальчиком в плечо Одинцова.

— Почему? — улыбался в ответ Виктор.

— Потому что ты самый лучший! И я тебя очень люблю!

— Ну, постараюсь, раз так! — отец гладил дочь по волосам. — А если проиграю, неужели станешь меньше любить?

Взгляд дочери стал серьезным.

— Нет, не меньше. Но ты постарайся, папочка!

И Виктор вспомнил эти слова, когда он только собирался уезжать на тот злополучный турнир в Торси. Воспоминания снова нахлынули в его душу.

«Надо бы могилу Лёхи навестить, — подумал он, — вот завтра как раз и съезжу»…

— А правда, папа, что ты будешь жить с чужой тетей? — спросила дочь.

— Понимаешь, Наташа… Люди не всегда, к сожалению, ладят между собой. И расстаются поэтому. Ты должна понять, из-за того, что я буду жить с другой женщиной, я не стану меньше любить тебя! Понимаешь? Так же, как и ты, если я проиграю чемпиону…

— Понимаю… — опустив глаза, ответила дочь. — Я приду посмотреть твою первую партию. Хорошо?

— Хорошо, — улыбнулся Виктор и поцеловал девочку.

Жена Лиза долго допытовалась, где живет в Москве Виктор. Прежде чем отдать девочку отцу, она сначала затевала разговор о деньгах, сетуя на тяжелое материальное положение.

— Ну у тебя же Гога торговец сигаретами? Должны быть деньги… — улыбался Виктор.

— Да какие там деньги! — лишь отмахивалась Лиза. — Копейки просто.

— Конечно, в сравнении с этим! — отвечал шахматист, небрежно бросая на кухонный стол очередную пачку зеленых бумажек.

Ему было важно сохранить душевное спокойствие перед самым главным событием в его жизни.

* * *

Пять дней… четыре… три… два… один.

Наконец, шахматная битва началась!

Двадцать четыре партии должны были провести между собой противники.

Двенадцать в Москве, остальные в Берлине. Игра будет идти до шести побед или момента, когда претендент наберет 12 с половиной очков.

В случае счета 12:12 чемпион мира сохранял свое звание.

После помпезного открытия матча, где ораторы нескончаемой чередой вылезали к микрофону из президиума на сцене концертного зала, после назойливого внимания прессы, слепящих бликов фотокамер, черных микрофонов, которые, словно головы змей вились вокруг лица Одинцова, — наконец, он остался в звенящей тишине.

Один на один с чемпионом мира.

Тот привычно хмурил густые брови, исподлобья бросая тигриные взгляды на соперника.

Судья, известный в прошлом шахматист, медленно подошел к столику и включил часы чемпиона мира.

Тот быстро сделал ход.

Зал гулко охнул.

На демонстрационных досках отобразился ход пешкой от слона.

Цэ два — цэ четыре.

Английское начало.

Чемпион никогда еще не играл так первым ходом.

Виктор, почувствовав спиной знакомый холодок встречи с неожиданным, спокойно взял ручку и аккуратно вывел первый ход на бланке. Предстояло решить — сразу сделать условленный знак Симоне, или самому начать игру?

Одинцов выбрал второй вариант.

Он прикидывал, какая из дебютных схем более изучена программой. И остановился на симметрии.

На доске отобразился ход цэ семь — це пять.

Чемпион удовлетворенно хмыкнул. Он видел, что его начало застало врасплох претендента, и при подготовке к матчу команда Одинцова вряд ли подробно рассматривала этот дебют. Он же, наоборот, уделил ему в последний месяц львиную долю времени, зная, как трудно бывает перестроиться по ходу поединка.

Виктор бросил взгляд в зрительный зал.

Яша Бурей, сидящий в первом ряду, поежился и опустил голову. Они во время бесед в номере «Hôtel de France» даже не допускали возможность применения противником английского начала.

Алик Сношаль с довольным видом что-то быстро писал в свой блокнот. Сидящая рядом с ним блондинка не сводила глаз с Одинцова.

Виктор знал, что среди примерно тысячи зрителей в зале сидят люди, давно знающие его. Мелькнули лица Лизы с дочерью, его матери, друга детства Кости, с которым он ездил к Вощанову. Жорж Гиршманн с Евгеньичем, бросив все дела, прилетели в Москву и теперь болели за лидера их команды.

Они верили в него.

Виктор снова почувствовал незримый укол совести.

И не делал условленного знака вплоть до одиннадцатого хода. Он знал, что Симона нервничает в своей «Ауди» с тонированными стеклами.

И, наконец, подчеркнув ручкой ход противника, услышал тихий шепот:

— Витя, почему так долго? У тебя уже минус ноль шестьдесят три…

Это означало, что по дебюту чемпион мира получил солидный перевес. Он коршуном кружился вокруг шахматного столика, быстро расшагивая по сцене. Скрип его новеньких туфель доносился до последнего ряда акустического зала Чайковского.

Виктор в один момент поднял голову и хотел, было, подозвать судью, чтобы заявить: ему мешают!

Но передумал.

Алик покинул свое место в зале, вышел в пресс-центр и передал в редакцию горячую новость: «Чемпион мира взял в тиски претендента в первой же партии! Позиция белых после начала выглядит явно предпочтительнее. Неожиданный сюрприз при выборе дебюта явно потряс его соперника! Многие эксперты склоняются к тому, что сегодня лучший шахматист планеты откроет счет в матче!»

Но никто, кроме Симоны, не знал в эти минуты, что с каждым ходом в партии, минус в позиции черных фигур стремительно сокращался. Наконец, она радостно прошептала по рации: