Одиссея батьки Махно - Сергей Мосияш

— Я, командарм, должен его наказывать за самовольную отлучку, а тут вдруг приглашение на Реввоенсовет. Это не насторожит его?

— Конечно, тут есть какая-то нестыковочка. Но пусть Виктор официально пригласит его якобы для доклада по южному фронту, как бы из первых рук. Кстати, у него есть алиби для этой самоволки, и мы должны как бы поверить ему.

— Какое?

— Жена рожала. Поэтому, когда он появится в штабарме, ты должен с сочувствием и заботой поинтересоваться её здоровьем. Ни в коем случае самоволкой. Понял?

— Что ж тут не понять.

— Вот посочувствуешь и сразу получишь приглашение на именины. Естественно, вырази благодарность, но с ним ехать не вздумай. Отпусти его, скажи, мол, дела да и подарок имениннице надо сообразить. В общем, усыпи его бдительность.

— А что дальше?

— Далее уже наше дело с Голиком и Каретником. Так что подарок и госпоже Полонской можешь не готовить. Мы сами её поздравим.

План контрразведки был настолько секретен, что даже начальника штаба в него не посвятили. Белашу Махно просто приказал:

— Собери всех командиров, присутствующих сейчас в Екатеринославе, проведём совещание. Кстати, ныне здесь обретаются начальник никопольского гарнизона и командир стального полка. Пригласи и их.

Всё шло как по маслу. При появлении Полонского в штабе Махно, здороваясь с ним, справился:

— Ну как жена?

— Спасибо, Нестор Иванович, здорова.

— А наследник?

— У меня наследница.

— Значит, дочь. Всё равно приятно. Поздравляю.

На совещании, помимо командиров, присутствовали заведующий культурно-просветительным отделом Волин и, само собой, главные контрразведчики: Голик и Зиньковский.

Совещание вёл начальник штаба, ознакомивший присутствующих со сводкой северного фронта, где успешно шло наступление Красной Армии. Белаш сообщил о ближайших действиях Повстанческой армии. Долго говорили об эпидемии тифа, наносивший армии больший урон, чем бои с белыми.

Уже где-то в полночь Белаш объявил об окончании совещания, и тут, наконец-то, Полонский, поднявшись, объявил:

— Товарищи, приглашаю всех ко мне на коньячок. Нестор Иванович, ждём вас особенно, у жены именины, и она будет рада вашему визиту.

— Спасибо, командир, — сказал Нестор. — Обязательно буду.

— Пантелей, пойдём поможешь мне собрать стол, — сказал Полонский. Махно переглянулся с Зиньковским. Они не ожидали, что артиллерийский командир Пантелей Белочуб вдруг окажется каким-то боком причастен к Полонскому.

Едва Полонский с Белочубом ушли, Махно, постучав по столу ладонью, громко заявил:

— Товарищи, попрошу внимания. Белаш, Чубенко, вас это тоже касается, кончайте разговор.

Когда все умолкли, Махно сказал:

— Сейчас прошу выслушать сообщение нашей контрразведки. Давай, Лева, говори.

Зиньковский рассказал командирам и штабарму о готовящемся покушении на батьку, и что именно сейчас контрразведчики должны пойти на квартиру Полонского и арестовать всех, кто там будет. Сообщение произвело эффект разорвавшейся бомбы.

— Позвольте, позвольте, — первым отреагировал на это Волин. — У вас есть доказательства вины нашего товарища?

— Есть, — твёрдо ответил Зиньковский.

— Предъявите их нам.

— Хэх, товарищ Волин, — усмехнулся Зиньковский. — Доказательства собирает следствие и до их подтверждения, как правило, никогда их не предъявляет.

Неожиданно для батьки сторону Волина поддержал и Белаш.

— В самом деле, с чего вы решили, что на Нестора там готовится покушение?

— С того, Виктор Фёдорович, что мой агент присутствовал при выработке плана этого покушения.

— Кто он?

— Вот этого, товарищ Белаш, я тебе никогда не скажу. И ты, как человек военный, сам должен понимать — почему.

Тут вмешался второй контрразведчик Голик:

— Послушайте, начальники, если бы не мы, вы сегодня бы у Полонского передохли все как мухи, — сказал он с возмущением. — Вам этого мало?

— О-о, два Льва разошлись, — заметил язвительно Чубенко. — Так объясните, в конце концов, отчего мы должны были передохнуть?

— Объясняю, — пророкотал бас Зиньковского. — У Полонского для вас приготовлен отравленный коньяк. Кто хочет его попробовать? Никто. Я тоже не хочу. Вот мы и должны изъять его, как важнейшую улику, а заодно задержать всех подозреваемых. Надеюсь, ясно?

— Нечего рассусоливать, — сказал Каретников, за весь вечер не произнёсший ни слова. — Надо брать и... к стенке.

— Добро. Действуйте, — благословил Махно голосом, не допускающим дальнейшей дискуссии. — Берите всех, более того, оставьте в квартире засаду и задерживайте всех, кто бы туда ни пожаловал, хошь бы и сам батько. И только.

Утром Махно сразу же отправился не в штаб, а в хозяйство Зиньковского. В коридорчике полуподвала его встретил часовой.

— Сам у себя? — спросил Нестор.

— У себя... Но утомились очень, устали.

— Ничего, мы тоже не с курорта.

Зиньковский открыл дверь, сказал добродушно:

— Понимаешь, всю ночь проваландались, не спали, вот уж на рассвете прикорнул.

— А думаешь, я спал?

— Ну, конечно, волнение за операцию.

— Какое к чёрту волнение, жена не дала. Меня дёрнуло рассказать ей. Так что думаешь? Прицепилась за ребёнка.

— За какого ребёнка?

— Ну, которого Полонская родила. Да как с ним, да как он? Вот бабы.

— Конечно, конечно. Женское сердце, Нестор... Надо понимать.

— Ладно. Рассказывай. Кого взяли и как?

— Сразу, как пришли, накрыли там самого с женой, Бродского, Вайнера, Белочуба.

— А как он, Полонский-то, встретил вас?

— О-о, он возмущался: я, мол, жду товарища Махно, других товарищей. У них уже и стол был накрыт, фрукты там, коньяк.

— Ну, а ты?

— А я ему: «Может, разопьём с тобой, товарищ Полонский, бутылочку коньячку». Он и полинял: это, кричит, коллекционное, специально для батьки доставал. «Ну раз батьке, — говорю, — то я ему и передам». Бутылки забрали, вон на шкафу стоят. Сегодня отдам на анализ.

— А засаду оставили?

— А как же, и тут же загребли товарищей... — Зиньковский заглянул в список, — товарищей Азархова, Семёнченко, Иванова и Азотова, все, как ты понимаешь, коммунисты-большевики. Ох, и наплодил ты их, Нестор, в армии на свою голову.

— Ладно, ладно, обойдёмся без замечаний. Когда начнёшь следствие?

— Как отосплюсь. Сходи к Голику, у него все главные фигуранты, он как-никак армейский начальник, я всё лишь корпусной.