Одиссея батьки Махно - Сергей Мосияш

— Есть человек десять-пятнадцать, Зиньковский с ним. У них оружие есть, пулемёты. А у нас ни шиша.

— Как так? Почему?

— Так мы ж вон с Петренко в лазарете лежали в Никополе. А тут красные явились и давай всех наших командиров расстреливать. К нам вон Донцов прибежал: «Хлопцы, надо тикать, шлепнут вас». А мы с Петром едва на ногах держимся. Хорошо с ним два матроса были, помогли нам. Мы и рванули в Гуляйполе.

— А ты как там оказался? — спросил Куриленко Донцова.

— У нас в Хортице 7 бронепоездов стояло, эшелоны со снарядами. Вижу, красные на них лапу накладывают. Я успел один бронепоезд выхватить и ходу в Никополь. Там вижу, что и этот отберут, команду отпустил, а сам в лазарет вот за ними. Перед самым носом у красных ушли. Если б мы с оружием ехали, нас бы ещё в пути расстреляли. У красных приказ: кто с оружием, тот махновец и подлежит расстрелу. И до чего дошло, велят сдать оружие, но которые было понесли от греха сдавать, и этих стали расстреливать. И чего добились? Мужики — не дураки, раз так, стали не сдавать, а ховать понадёжнее: сгодится.

— Я своим сказал: по домам, хлопцы, вы все в отпусках пока, — объяснил Вдовиченко.

Донцов раздобыл где-то самогонки, принёс ковалок сала, хлеба, несколько луковиц, соль. Выпили по чарке за встречу. Куриленко возмущался:

— Нет, как они не понимают, что гонения не помогут. Наивно думать, что репрессиями можно разрешить все расхождения между городом и деревней, Красной Армией и махновцами. Я проезжал Киевщину, Черниговщину, Полтавщину, Екатеринославщину — всюду проливается невинная кровь. В штабах полно военспецов-предателей, которые умышленно уничтожают лучшие силы на Украине. Вместо того, чтоб идти на Крым, 13-я армия бросает все силы на ликвидацию повстанчества.

— Ой, не говори, Василий, — морщился Белаш. — Везде, где я ехал, творилось то же. Я едва сдерживался, так и хотелось крикнуть: «Дураки, что ж вы делаете, ведь махновцы с вами!»

— А 14-я армия? — продолжал Куриленко. — В ней раскрыта белогвардейская организация. К Деникину перебежал и начальник штаба. Очевидно, мы стали жертвой провокаций белогвардейцев. Возможно, всё-таки разберутся?

— Разберутся? — вмешался Бондарец. — Ты рассуждаешь, как красный командир, Куриленко, а не как повстанец. Вон видишь, как твои сослуживцы разбираются, расстреливают больных, стаскивают с кроватей. А кто тебе, твоей Красной Армии путь прокладывал?

— Ты что взъерепенился, Бондарец? — попытался Белаш осадить товарища. — Василий наш земляк.

— Земляк-то наш, да не нашего окрасу стал. Знамёна у нас с ним разные. Небось в бою срубил бы, не посмотрев на землячество.

— Стал бы я о тебя, Лука, руки марать, — прищурился насмешливо Куриленко.

— Ну, будет вам, — вмешался Миронов. — Трофим, чего скалишься, мужики того гляди сцепятся.

— Вот тоды и побачим, кто из них дурень, — сказал улыбаясь Вдовиченко. — Лонцов, разливай ещё по чаркам.

Спать ложились на полу, в покат, на подстеленные внизу тулупы, накрываясь шинелями и тужурками Белаш оказался рядом с Куриленко:

— Ты к нам какими судьбами?

— Да в отпуске по ранению.

— Надеюсь, не с нашего фронта?

— Нет, конечно, с польского. Как понимаю, меня сюда боялись посылать. А ну уйду к Махно.

— И надолго в отпуск?

— Был на месяц, но теперь, полагаю, насовсем. Лука прав, у Красной Армии знамя кровью пропитано, народной кровью. Не хочу мясником быть. На митингах большевики кричат за народ, а глянь, что с народом-то вытворяют. У батьки слова с делом никогда не расходились. А у них?

— Ну и правильно, Василий. Я от тебя другого и не ожидал.

Сейчас большевики, сами того не желая, готовят нам новую армию. Она будет позлее той, первой. Махно теперь красных зубами рвать будет. У него ведь они братьев расстреляли.

— Кого?

— Григория с Савой, а с ними и любимца батькиного Сашу Лепетченко.

Через день их отыскал на хуторе связной комкора-4 Павловского.

— О-о, товарищ Вдовиченко, — обрадовался он. — А я вас обыскался.

— Миша, ты откуда взялся?

— Ох, Трофим Яковлевич, мы все не дыша сидим в камышах.

— В плавнях что ли?

— Ну да. Мы же 8 января взяли Мелитополь. У Слащёва на хвосте сидели, он драпал от нас во все лопатки. Думали, подойдут красные, добьём его и Крым наш. А красные пришли и вместо того, чтоб помочь нам, накинулись на 15-й и 16-й полки, порезали пулемётами, мало кто уцелел. Мы с Володиным и с разведчиками ускакали, искать командира корпуса. Нашли Павловского: что делать? Не знаем. Из штабарма ни звука.

— Штабарму к тому времени было не до вас.

— Ну мы так и подумали, и тогда Павловский говорит: давайте прорываться в Крым. 20-го января мы заняли Перекоп и Армянский Базар. Белых там уже не было, но явились красные под командой некоего Эйдемана и нам — ультиматум: «Сложить оружие». Володин говорит: «Этой сволоте верить нельзя. Сложим оружие и нас тут же постреляют». Все согласились, решили, что надо прорываться. А куда? Володин говорит: «Надо в Крым через Слащёва»; его Прочая поддерживает: «Слащёв в портки наложил, его мигом сомнём». Но Павловский, как-никак командир корпуса: «Нет, теперь нам не до Крыма. Уходим на Днепр в плавни, там наши предки запорожцы всегда спасались. И мы переждём. Ну Володин с Прочаном взяли сотню лихих добровольцев и прорвались через Слащёва в Крымские горы. А мы — в плавни. Сейчас там и сидим. А тут Павловский и говорит: «Надо искать связи с другими, не всё же погибли. А то сидим как слепые котята». И говорит мне: «Дуй, Миша, на Новоспасовку. Если армия разгромлена, то Вдовиченко где-то там должен быть. Поищи. Пусть напишет, что делать будем?»

— А почему он тебя на Гуляйполе не послал?

— А потому что где-где, а уж в Гуляйполе у красных сейчас кровавый пир. Попасться — пара пустяков.

— Ну что ж, он прав. Штабарм в подполье, батька ховается.

— Где?

— Прости, Миша, не скажу. Мало ли что может случиться, не дай бог, попадёшься к красным, начнут пытать... В общем, лучше тебе не знать.

— Пожалуй, вы правы, Трофим Яковлевич, — согласился Миша.

— А Павловскому скажи, что мы живы, вон у нас и прибавка — красный начдив Василий Куриленко снова с нами, объелся красной каши. И как только выздоровеет батька, сядет на тачанку, созовёт орлов, слетимся и за все расстрелы с ними рассчитаемся. Об этом и в плавнях услышите.

В январе 1920 года Повстанческая Армия практически перестала существовать. Тиф и Красная Армия добивали её остатки. Уцелевшие повстанцы расходились по домам, припрятывали оружие, затаивались.

Умирающего, без сознания, Махно привезли в Гуляйполе, но Зиньковский настойчиво долбил, что здесь его оставлять опасно: