Одиссея батьки Махно - Сергей Мосияш

— ...Таким образом мы возьмём его в клещи. Выступаем завтра рано утром. Через день-два мы должны вернуть Екатеринослав.

После совещания, направляясь в гостиницу, Махно проворчал:

— И Калашников не вовремя дезертировал.

— Ох, Нестор, не искушай судьбу, — заметил Белаш. — Как бы и нам с тобой в такое дезертирство не угодить. Я проезжал села, где все повально в тифу. Эта штука будет, пожалуй, пострашней Деникина. А ты сразу за маузер. Этим тиф не победишь.

— Да ладно уж. Ты выезжал с Волиным, где он?

— Да машина наша забуксовала, я в седло пересел, а он воротился.

— Хлюпик, языком только и горазд, а как до дела... 4-й корпус где?

— Я их нацелил на Николаев и Перекоп.

— Вот что на Перекоп, это хорошо. Надо не дать Слащёву уйти в Крым. Кто на Перекоп пошёл?

— Володин.

— Подумай, кем его можно усилить.

— Давай-ка сперва возьмём Екатеринослав.

— М-да. Потеряла я колечко... — грустно пошутил Нестор. — Где жена-то моя?

— Где-нибудь в обозе. Найдётся, не иголка.

— Как думаешь, мы не завязнем под Екатеринославом?

— Не должны. До 20 декабря у Слащёва была надежда на Шкуро, на его две дивизии, но они 21-го полным ходом рванули на Ростов.

— Почему?

— Чёрт его знает. Или казаки забузили, или Деникин отозвал. У него сейчас трудные времена начинаются, грызня в Ставке.

— О-о, тогда надо скорей раздавить Слащёва и помочь Володину на Перекопе.

После отката дивизий Шкуро генерал Слащёв чувствовал себя в Екатеринославе, как воробей на колу. Но его контрразведка так свирепствовала, что попрятавшиеся по щелям большевики не раз поминали батьку как отца родного: «когда ж он выручит».

Однако Слащёв не хотел отсиживаться в осаде, он решил применить опыт своего врага — Махно, талантом которого открыто восхищался. Сгруппировав все силы на одном направлении, он мощным ударом смял пехоту 1-го корпуса и, не считаясь с потерями, скорым маршем рванул на Александровск. Совершенно неожиданно явился у Кичкасского моста, отбил 5 орудий, перешёл по льду на Правобережье и двинулся на Мелитополь.

Становилось ясно, что Слащёв рвётся к Перекопу. Махно отдал приказ Крымскому корпусу двигаться на Николаев и Перекоп, опередить белых. Но Слащёвский корпус оказался проворнее, он опередил Володина и занял Перекоп — эти ворота Крыма.

Хорошо продуманная операция по уничтожению Слащёва сорвалась. Это объяснялось не только стремительностью белых, но и ослабленностью повстанческих полков, поредевших в связи с тифом едва ли не вполовину. Белаш вместе с Петренко легли с тифом в Никополе. Прощаясь с Махно, Белаш сказал:

— Видимо, красные без боя возьмут Екатеринослав, он практически бесхозный. Езжай, Нестор, в Александровск, попробуй удержаться там. Если заболеешь, забивайся как можно дальше в хутора. Большевики тебе не простят ни прошлых грехов ни нынешних.

— Знаю. Вон только пришли в Полтаву и сразу же прихлопнули нашу газету. А мы в Екатеринославе их «Звезду» до самого отступления терпели. Я до сих пор уверен, она подвигла Полонского на измену. Нет, Витя, с большевиками мне тоже не по пути. Обидно, что теперь, когда мы разбили Деникина, обессилели от беспрерывных боёв и болезней, большевики явились пользоваться плодами наших трудов. Мы сегодня не можем им противостоять, а драться всё равно придётся, вот увидишь. Мужики наши свободолюбивы и долгого гнёта большевизма не выдержат.

— И опять кровь, — вздохнул Белаш.

— А как ты думал? На всякий случай скажи хоть, где тебя искать, если что-нибудь случится?

— На родине, в Новоспасовке, или около.

— Геройское это село — Новоспасовка, — искренне польстил Белашу Махно. — Вдовиченко — ваш, Куриленко, Белоус, Холдай, Середа; и все орлы, как на подбор.

— Спасибо, Нестор, за добрые слова. А где тебя-то искать, если что?

— Тоже вблизи моей родины — Гуляйполя. Только там у меня надёжные схроны.

Махно в сопровождении личной сотни и адъютантов направился в Александровск.

7 января 1920 года в штаб 45-й дивизии позвонил командарм-14 Уборевич и потребовал к телефону начдива.

— Товарищ Якир, сообщите, как у вас идут дела?

— Отлично, товарищ командарм, Екатеринослав заняли без боя, там не оказалось ни белых, ни махновцев.

— А где сейчас Махно?

— Он, по нашим сведениям, в Александровске. Там уже бригада Левинзона.

— Аевинзон выходил с ним на контакт?

— Да. Пытался. Но сам Махно с ним не разговаривал, есть слух, что он болен. Переговоры с Левинзоном вёл командир корпуса Каретников.

— Ну, и чем закончились переговоры? — спросил Уборевич.

— Каретников заявил Левинзону, что на политические темы говорить не будет, пусть, мол, об этом договариваются наш Реввоенсовет с вашим. Но готовы, мол, занять участок фронта, ибо враг у нас один.

— Так и сказал «врагу нас один»?

— Дословно, товарищ командарм.

— Какими силами располагает Каретников?

— У него приблизительно 1500 сабель и 6000 штыков.

— Так какая обстановка в Александровске? Под чьим он контролем?

— Там, товарищ командарм, как бы двоевластие. Моя 1-я бригада Левинзона и корпус Каретникова.

— А где махновский 3-й корпус?

— Он расположен на Правобережье от Никополя до Апостолова. О 1-м корпусе сведений пока нет.

— Со стороны махновцев есть какие-либо провокации?

— Пока нет, товарищ командарм, напротив, рядовые меж собой очень дружелюбны.

— Это плохо, товарищ Якир. Вы забываете о приказе № 180 товарища Троцкого, от И декабря.

— Мы помним о нём, товарищ командарм, и в любой момент готовы приступить к его исполнению.

— Мы тут посоветовались в Реввоенсовете, и товарищ Сталин предложил очень дельный план: дать приказ махновской армии следовать на польский фронт под Мозырь.

— Они наверняка туда не пойдут.

— Мы знаем, в этом и заключается хитрость плана. Мы тут же обвиним махновцев в невыполнении приказа, в дезертирстве и приступим к реализации нашего плана.

— Ну что ж, это остроумно. Только Левинзону надо подкинуть ещё одну бригаду, один он с Каретниковым не справится.

— Где сейчас ваш штаб, товарищ Якир?

— Мой штаб уже в Екатеринославе, завтра и я выезжаю туда. Там у меня будет провод с Харьковом.

— Туда мы и пришлём вам приказ главного командования для Махно. Одновременно вышлем постановление Украинского ревкома о разоружении махновцев за неподчинение приказу.