Приливы войны - Стивен Прессфилд

Теперь я плакал. Я не мог заставить себя держаться так же стойко, как он.

— Помнишь, когда суд над стратегами закончился, — продолжил Сократ, — как мы собрались, друзья молодого Перикла, у Barathron, «Ямы мертвеца», и потребовали его тело у чиновников? Родственники Перикла, Арифронт и Ксенократ, организовали повозку, чтобы отвезти тело домой. Его жена Хиона решила по другому. Она отправила сыновей в гавань, чтобы те добыли общественные но силки. Вы знаете такие, друзья мои. Их можно отыскать на любой пристани, по две-три вместе. Их расставляют к возвращению моряков, чтобы перенести их имущество к телегам. Носилки помечены надписью «Epimeletai ton Neorion» — «Имущество адмиралтейства». На этих носилках мы отнесли тело нашего друга домой. Нас было двадцать, мы чувствовали себя единым целым. Мы и должны были стать единым целым из страха перед толпой. Однако по пути никто нас не тронул. Их жажда крови была удовлетворена. Сын Перикла Ксантипп был самым храбрым из всех. Ему было только четырнадцать, но он шёл впереди группы, держась прямо, с сухими глазами. Он облачил тело отца из опасения, что Одиннадцать могут приказать вывезти его из Аттики. В ту же ночь он обрезал матери волосы и облёк её в траурный плащ с капюшоном. Приказ уже выполнили, имущество Перикла конфисковали. Помните? Мы собрались, чтобы взять в свои дома его слуг и вещи. Но вот что произошло. За два дня народ пришёл в себя и осознал своё помешательство. Город охватило коллективное раскаяние. Люди поняли, какое грубое нарушение закона они допустили, и горько сожалели о своём неистовстве. Теперь Хиона отказалась закрыться на женской половине дома. «Пусть только остановят меня!» — объявила она. Облачённая в траур, она вышла на улицу с непокрытой головой, с отрезанными локонами — в упрёк всем и каждому. Тем немногим, кто набрался смелости подойти к ней, она не говорила ни слова, а только день за днём демонстрировала свою остриженную голову. Понимаешь, Ясон? Она была философом. У неё не было образования, но она обладала доблестным сердцем. Оно поняло требования времени и наделило её бесстрашием действовать. Ни Брасид, ни Леонид, ни сам Ахилл не проявляли большей силы духа и более бескорыстной любви к стране и домашнему очагу. Как же тогда могу я, который называет стремление к благоразумию своим призванием, как я могу позволить себе поступок, недостойный этого? Я могу шагнуть в пропасть так, как это сделал молодой Перикл, её муж, — молча. А вы, друзья, можете ходить по улицам с остриженной головой, как его жена.

Я закончил свой рассказ о Сократе.

Полемид долго молчал, погруженный в собственные мысли.

— Спасибо, — промолвил он наконец.

Потом улыбнулся, вынул документ из своего сундучка и передал мне.

— Что это?

— Посмотри.

Я прочитал первые строчки. Это была моя речь в защиту молодого Перикла. Тот самый текст, который я только что пересказывал в изложении Сократа.

— Где ты это достал?

— Во Фракии, от Алкивиада. Он восхищался этой речью, как и я. Это не единственная копия, ходившая по рукам в армии.

И опять комок встал у меня в горле при воспоминании о тех, кого любили я и Полемид, о тех, кого сохранила наша память. Было уже очень поздно. Послышались шаги привратника, направлявшегося в свою каморку. Теперь для того, чтобы выйти отсюда, потребуется устроить большой шум. Ну да ладно, подумал я. Жена волноваться не будет. Она подумает, что я остался у кого-нибудь из друзей. Я повернулся к моему сокамернику. Он был слегка обеспокоен моим положением, но смотрел на меня с улыбкой.

— Теперь ты должен выполнить свою часть уговора, Поммо, и закончить свой рассказ. Но может быть, ты устал?

Странное выражение появилось на его лице.

— Почему ты так улыбаешься? — спросил я.

— Ты никогда не называл меня Поммо.

— Разве?

Он сказал, что с удовольствием доведёт свой рассказ до конца. Он признался, что боялся — не потеряю ли я к этому интерес, поскольку уже не надо было готовиться к защите.

— Тогда давай приведём наш корабль в порт и, если на то будет воля богов, поставим его на мёртвый якорь.

Я находился со спартанским командиром Филотелом в Тее, — так начал Полемид, — когда из Афин пришло известие о казни Перикла и других стратегов. Спартанцы не могли этому поверить. Сперва изгнали Алкивиада, затем умертвили стратегов... Афины с ума сошли, что ли? В то время появился такой стишок:

Небеса лишили Афин рассудка за их непомерные имперские амбиции. Таково возмездие богов, кричали уличные пророки, такова кара за высокомерие и гордыню.

Моральный дух спартанцев взлетел до небес. Дезертирство из Афин удвоилось. Той осенью я как-то раз шёл по пристани. Я видел те же лица, что и на Самосе, — так много гребцов из числа островитян перешло на сторону Спарты. Даже корабли были те же самые: «Баклан», флагман эскадры Лисия, теперь стал «Возвышенным». «Бдительный» и «Морская чайка», захваченные при Аргинусских островах, превратились в «Полиас» и «Андрею».

Афины кое-как собрали остатки своего флота. Забирали каждого, кто хоть на что-то годился, даже из числа аристократов. Стратеги были теперь настолько не уверены в себе, что даже не грабили. Одно поражение — и им конец. А спартанцы, державшиеся на плаву благодаря персидскому золоту, могли позволить себе нести значительные потери и, не обращая на них внимания, продолжать сражаться.

После Самоса я возвратился в Эфес. Куда ещё мог я пойти, обвинённый в убийстве да ещё и в измене? Никто не узнавал меня в толпе дезертиров, перебежчиков и ренегатов, выстроившихся в очередь у вербовочных столов под красными навесами. Я опять нашёл Теламона. Из Спарты пришло новое поколение офицеров, там было много товарищей юности. Одни уже дослужились до высоких командных должностей, другие явились на восток попытать счастья.

Филотел, у которого я теперь служил, когда-то был в моём отряде в спартанской школе. Двадцать шесть лет назад. Тогда он с таким сочувствием сообщил мне, что поместье моего отца сгорело. Теперь — дивизионный командир — он поклялся отомстить за ту давнюю несправедливость.

— Когда мы возьмём Афины, я верну тебе собственность, Поммо, и вздёрну того, кто посмеет хоть что-то сказать против.

Вот так я стал убийцей. Мы обучали морских пехотинцев, Теламон и я, пытаясь не нарываться на неприятности. Возвратился Лисандр. Его отозвали из Спарты, поскольку закончился срок его пребывания на посту наварха. Эфоры назначили его вице-адмиралом, заместителем Арака, поскольку спартанец не мог выполнять обязанности верховного командующего два срока подряд. Однако фактически Лисандр был главным. Немаловажной среди его директив была ликвидация политического сопротивления в городах.