Приливы войны - Стивен Прессфилд

Спартанцы — непревзойдённые мастера в этом деле. Они приобрели большую практику, подчиняя собственных рабов — илотов. Теперь Лисандр набирал этих самых неодамодов, новых граждан, освобождённых спартанских рабов, чтобы те осуществили его кампанию террора.

Эти илоты — неплохое войско под командованием спартанских офицеров. Однако сами по себе они пользуются дурной славой. Они очень жестоко действуют. Филотел обратился к Теламону и другим, среди которых был и я, желая поручить нам эту работу. Он знал, что мы будем более сдержанны.

Нас называли «судебными исполнителями». Мы поступали так. Нам выдали ордера на арест. Имена на этих ордерах были именами чиновников и магистратов, морских и армейских офицеров, а также тех, кто занимал ответственные должности при афинских порядках и чьи симпатии могли идти вразрез с идеями «свободы». В глазах спартанцев это были предатели. Вот так, очень просто и ясно. Фактически нам выдали ордера на смерть, потому что после ареста следовала казнь — сразу, на месте.

Мы старались быть милосердными. Человеку давалось время обратиться к богам, написать завещание. Если он пытался бежать, мы догоняли его. По возможности мы не увечили тело, а трупы отдавали родственникам для захоронения. Существовала целая наука этого убийства, санкционированного государством. Лучше всего брать человека на улице или рыночной площади, где достоинство не позволяло ему устраивать шум. Спокойный арест. Цивилизованный. Оружие не только не применялось, но даже не вынималось из ножен. Сам осуждённый, осознав своё положение, старался вести себя достойно. Самые храбрые даже делали саркастические замечания. Ими нельзя было не восхищаться.

Ты спросишь, что человек чувствует при этом? Стыдно ли ему, профессиональному воину — что довольно почётно, — оказаться палачом?

Теламону, например, нисколько не стыдно, и он презирает всех, кто стыдится. Для него это — работа, хотя и неприятная. Она была таким же узаконенным аспектом воинского ремесла, не хуже осады или строительства крепостных валов. Что касается жертв, их могилы были уже выкопаны. Если не мы ускорим их уход в иной мир, это осуществят другие, причём далеко не так умело.

Могила Афин тоже была выкопана. Ради моих детей и детей моего брата, ради моей тётки и свояченицы, и Эвники — если ей это нужно, — ради всех них я должен быть там, когда город падёт. Я обязан занимать соответствующее положение, чтобы сохранить им жизнь. Такое самооправдание было необходимо, чтобы участвовать в этом ужасе. Я знал. Но мне было всё равно.

Однажды Теламон и наши товарищи пировали с женщинами на берегу, когда наше внимание привлёк военный корабль. Он должен был высадить на берег узников. Шлюпка подошла к берегу, и я заметил рыжеволосого морского офицера с карими глазами.

Это был Крепкая Рука, человек Эндия.

В бороде седина, на плечах алый плащ. Уже не юноша. Он был освобождён и обладал гражданскими правами. Я поздравил его от всего сердца.

— И куда же ты направляешься в такое время года?

— К Эндию, на Геллеспонт. Он сейчас там, ведёт переговоры с Алкивиадом.

Мы возвратились в Тей, Теламон и я. Оказалось, что мы уже в немилости у спартанцев. Время от времени приходится избавляться от людей, занимающихся нашим ремеслом. Филотел исключил нас как раз перед следующей ротацией с приказом отправляться на север и «оценить ситуацию».

Алкивиад имеет три крепости недалеко от пролива — в Орнее, Бисанте и Неонтихе. Это были те самые крепости, что купила для него Тимандра. Говорят, она заплатила за них добычей, взятой у Самосского флота. Мы садились на той же прибрежной полосе реки Эгоспотамы, куда менее чем через двенадцать месяцев уйдут последние капли афинской крови.

Одрисские фракийцы задерживают каждого иностранца, высадившегося на их землю. Они отбирают у тебя вещи и спаивают тебя. Их вино, coroessa, сладкое и крепкое, как огонь. Оно льётся, точно смола. И пьют они его неразбавленным. Сопротивляться ты не имеешь права. Надо пить, пока не отупеешь. Так они определяют твой aedor, «ветер» или «дыхание», что является для них наивысшим качеством мужчины, которое определяет всё. Мы прошли это испытание вместе с пассажирами двух паромов, высадившимися до нас. У троих, очевидно, «дыхания» не было. Одриссы отправили их обратно. Они попросту не пустили их на берег.

С материка прибыли эскорты, чтобы сопроводить нас дальше. Это были юноши, великолепные наездники с сапогами из лисьего меха, с серебряными уздечками.

— Какому принцу вы служите? — спросил Теламон, восхищаясь их видом.

— Принцу Алкивиаду.

Парень похвастался, что состояние его хозяина, полученное в результате набегов на племена, что обитают на восточной стороне Железных гор, превосходит четыреста талантов. Если это правда, то у Алкивиада скопилось больше, чем имелось в казне Афин, лишённой теперь даже своего неприкосновенного запаса. Спартанцы и персы искали у него расположения, похвалялся юноша, и сам принц Севт жаждет от него одобрения. Мы спросили, каким видом войск он командует. Мы ожидали услышать — пельтасты, нерегулярные части, состоящие из фракийцев, что разбегутся с первым же снегом.

— Hippotoxotai, — ответил юноша по-гречески.

Лучники, лёгкая кавалерия. Услышав такое, мы переглянулись. Отъехав немного дальше, наш проводник оставил нас перед вересковой пустошью. На пространстве, где могли бы разместиться все Афины целиком, был дёрн, разбитый копытами коней и замусоренный остатками военного лагеря. Там бродили женщины и собаки, подбирая мусор. Крупные боровы приготовлены для жертвоприношения. Мы видели стойки, перед которыми торжественным маршем проходили войска, и специально выкопанные пруды, где могли напиться тысячи коней.

— Hippotoxotai, —повторил юноша.

Мы ехали весь день. Эта часть Фракии безлесная. Здесь растёт морозоустойчивый низкорослый кустарник, что цветёт поздно. Эти похожие на вереск растения дают довольно вкусные ягоды. По растительному ковру кони могут нестись с большой скоростью, а люди спят на нём младенческим сном, завернувшись в кожаный плащ. Под выступающими неровностями текут торфяные ручьи, такие холодные, что немеют зубы и пальцы. Эти ручьи разделяют территории различных племён. Помыть лошадь на земле другого племени — значит объявить войну. Фактически это они и делают.

Блохи имеются во Фракии в больших количествах, даже зимой. Они везде, где только можно, — от бороды до постели. И от них никак не избавиться, разве что заморозить. Местные низкорослые лошади сильны и выносливы. Они могут не отдыхать целый день и ничего не боятся, кроме разве что приливов. А может быть, солёный вкус воды приводит их в бешенство.

Что касается меня, я высадился на берег в таком мрачном расположении духа, какого никогда у меня прежде не было. Я словно умер и находился в аду. Ничто не может быть хуже. Но место мне понравилось, и я приободрился. Я считаю, что на Алкивиада это тоже подействовало таким образом. Народ здесь бодрый, энергичный. Их боги забавно странные. И женщины. Кочевники возят с собой всё, что не хотят терять. Эти искусанные блохами люди перемещаются с сёстрами, матерями, дочерьми, жёнами — и все они искатели приключений на свою голову. Можно подумать, что человек с такой судьбой, как у меня, перестанет интересоваться женщинами. Но такова уж неуправляемая природа того командира, что у нас между ног, что жизнь — или по крайней мере, желание — возвращается. Удивительно. Оказалось, что я опять готов участвовать в кампании. Солдатская жизнь мне подходит. Я смотрел, как фракийка доит суку (они вливают собачье молоко в просо и готовят кашу для детей), и вдруг почувствовал какой-то интерес к ней. Тайна существования заключается в том, что, воспринимая его таким, каково оно есть, мы всё же цепляемся за него. И это существование, несмотря ни на что, находит способы оживлять наши опустевшие сердца.