Вечность во временное пользование - Инна Шульженко

Поэтому и днём он отходил далеко от парка, только если звали или он знал точно, что где-то можно будет поесть: вечеринка или что-нибудь в этом духе.

И потому Жан-Люк, раскинув руки в стороны, спал на траве широкого газона практически напротив домика мистера Хинча и пропустил весь спектакль, предшествовавший аресту властителя его дум.

Ошалело, как бывает со сна на солнце, после бессонной ночи и ещё почти целого дня, с похмелья, ничего не соображая, он подскочил, потому что кто-то пнул его, не специально, просто проносясь мимо.

Крики, топот, все бегут. Куда же?

Жан-Люк уставился на безумное зрелище, подкладки которого не знал: мистер Хинч с бело-алым осьминогом вместо жабо, орущий в его вытянутых руках ребёнок – и кто в большем страхе, вообще-то непонятно! Какая-то тётка подлетает к нему с криками «полиция!» в телефон, толпа вокруг… Всё это казалось сном кошмарнее, чем его глубокая отключка после ночи нечаянных плясок на набережной и последовавшего до шести вечера продолжения веселья.

Он подошёл поближе.

Мистер Хинч безропотно отдал мерзкой бабе извивавшегося ребёнка, безвольно стащил с какого-то крепления на шее своё жабо. И стал что-то тихо и очень сосредоточенно говорить этой же суке, которая вызвала полицию!

Поразительно…

Жан-Люк давно смирился с тем, что ничего или почти ничего не понимает в людях и в жизни. Реакции людей, как они совершенно иначе видят простые события и как не видят сложностей, для него очевидных.

Но то, что он наблюдал сейчас – баба отдала ребёнка женщине в форме, присела, подняла и протянула мистеру Хинчу пенсне, её озадаченные глаза за стёклами огромных очков неотрывно смотрели на него, – всё это непостижимо вообще!

Они не были знакомы, она вызвала полицию, он стал говорить с ней так, как всю жизнь мечтал и ждал Жан-Люк: серьёзно, доверительно, о самом главном. Но нет: он выбрал так говорить с незнакомкой, которая вызвала фликов!

Жан-Люк потрясённо смотрел, как два вооружённых полицейских уводят понурого мистера Хинча в нелепом в данных обстоятельствах наряде – с наручниками! Как все эти мещане, буржуа и их невыносимые орущие дети поглядывают на него, как будто нету ничего особенного в том, что ранними сумерками пятничным вечером в осеннем парке арестовывают и ведут умнейшего человека и несравненного художника на потеху этой дальше ужина не мыслящей толпе.

Какой ужас, пошлость, вероломство! От гнева и жалости Жан-Люк едва мог дышать. Упавшая на лицо длинная чёлка из отдельных перепутанных прядей вуалью закрывала его пронзительные увлажнившиеся глаза.

Мистера Доминика Хинча увели, он исчез за воротами центрального входа. Жан-Люк, полный гнева, всем телом обернулся в сторону мерзкой мегеры.

Которая теперь совала нос за ограду мистера Хинча! И остервенело фотографировала его садик.

Ему хотелось, как от роя нападающих ос, отмахнуться от налетавших на него со всех сторон полицейских сирен. Мимо, возбуждённо перекрикиваясь, пробежали какие-то люди, но он не стал отвлекаться на праздное любопытство, что да куда: ему было необходимо отследить маниакальные действия вот этой ужасной женщины.

Сначала сдала мистера Хинча полиции, а теперь ещё что-то вынюхивает у него во дворе, через ограду… вот фотографирует бордюры дорожки… крутит головой. Нашла ближайший, левый выход из парка и сразу – поворот к подъезду террасного дома. К подъезду мистера Хинча: ему приходится пользоваться им, ведь калитку прямо в парк давным-давно заварили.

Там она снова сделала несколько снимков на телефон: сфотографировала сам подъезд, имена жильцов в карточках под домофоном и, наконец, сняла адрес – табличку с названием улицы и номером дома. И только тогда унялась: набрала кого-то и на незнакомом языке что-то возбуждённо и быстро сказала.

Ещё и иностранка!

Женщина решительно двинулась вперёд, явно по хорошо известному ей маршруту. Жан-Люк едва поспевал за ней, так широко, как землемерный циркуль, двухметровыми шагами она неслась.

Ничего: он поспал, сейчас уже довольно поздно, и куда бы она ни шла, куда-то она придёт?

Он совершенно не собирался отказываться и от этой мечты из-за какой-то идиотки, которая своим простым вторжением в чью-то не известную ей реальность, в чью-то единственную жизнь взяла и, ничего не понимая и не зная, вызвала без долгих разговоров полицию и засадила мистера Хинча в тюрьму!

Лишив Жан-Люка возможности рассказать ему о Зоэ.

А ведь это была моя последняя возможность.

Согласно единственной, выторгованной Виски совместной традиции, Беке оставалась у него на выходные. Пятница предполагала культурно-развлекательную программу: концерт, выставка или вечеринка, порой выпивка в общих компаниях, порой в разных, но ночью они встречались у него, и впереди были три ночи и два дня вместе.

– Почему тебе так хочется, чтобы рядом с тобой кто-то спал? – недоумевала Беке, отбиваясь от его настойчивых требований заснуть вместе и проснуться тоже.

– Просто люблю класть ногу на женскую задницу, когда сплю.

Суббота была полна распущенности, истомы и неги, позднего, не за раз, вставания, разгуливания по дому нагишом или в его пижаме – ей верх, ему низ, – кусочничания за гостеприимным большим столом на кухне с выходом в садик, лени, неторопливости, разговоров и ласк.

Уже в сумерках они отправлялись на прогулку, затем валялись часок-другой в старом парке неподалеку, где у них не замедлила появиться «их» скамейка, и когда в десятом часу парк закрывали, они отправлялись куда-нибудь ужинать: обычно Виски выбирал ресторан заранее, но иногда водил носом в темноте по светящемуся экрану телефона с приложением для поиска подходящего заведения поблизости.

В воскресенье он её отпускал и утешался выпивкой с друзьями, «а там как пойдёт».

Но иногда, когда денёк был прекрасен, как последний, они подрывались куда-то, садились в машину и уезжали до вечера, возвращаясь усталыми, немного загоревшими, накупавшимися и набродившимися, почти без сил. И тогда, мирно засыпая рядом, Беке накрывала себя его тяжёлой рукой и проникалась очень даже волнующим чувством острой интимности: невинно спать рядом.

Осень уже почти пришла, и слабеющее солнце, ласково дотрагиваясь до обращенных к нему лиц, словно прощалось до следующего лета: да, как светило не оставлю – посвечу вам, конечно, но согревать мне пора другую половину планеты. А пока – грейте-ка друг друга сами.

В последние выходные октября заведённый порядок прекрасного пятничного предвкушения ленивых дней вечером было прерван звонком, на который Виски не мог не ответить: специальный, только для неё, рингтон оповещал, что звонит старшая дочь из Нью-Йорка.

Он быстро подскочил к проигрывателю и остановил пластинку, которую они как бы слушали, и замурчал с «ребёнком». Беке оставила его одного и отправилась в спальню одеться, покачала головой на радостные вопли, доносившиеся снизу.