Главный противник. Тайная история последних лет противостояния ЦРУ и КГБ - Джеймс Райзен

Дело Блоча оставалось «открытым» еще несколько лет, но он никогда не подвергался аресту, и обвинение в шпионаже ему не предъявлялось. В 1992 году, уже после окончания холодной войны, отставной архивист КГБ Василий Митрохин бежал в Англию с большим количеством секретных материалов КГБ, которые он скопировал, работая в архиве, в первую очередь из дел Управления нелегальной разведки ПГУ. По данным источников, знакомых с этим случаем, митрохинская «заначка» включала заметки о том, как КГБ действовал в деле Феликса Блоча. Средства массовой информации довольно быстро потеряли интерес к фиаско, которое потерпели ФБР и ЦРУ, но некоторые эксперты по контрразведке в этих службах продолжали ломать голову над тем, каким образом КГБ сумел так быстро получить информацию по этому делу.

Считалось, что могла произойти утечка от французов.

Штаб-квартира ЦРУ. 10 июля 1989 года

В феврале, после мелодраматического перехода Бориса Громова через Амударью, Дж Столц решил, что для меня настало время возвращаться в Лэнгли и принимать от Бэртона Гербера советский отдел, которым он руководил в течение пяти лет. В мае было принято официальное решение по этому вопросу, и я начал готовиться к перемене мест — с берегов Инда на берега Потомака.

Когда я после праздника 4 июля (День независимости) прибыл в штаб-квартиру, единственный признак того, что Гербер еще как-то связан со своим прежним хозяйством, был настолько незаметным, что практически не привлекал внимания.

По традиции для руководителей линейных отделов и руководства Оперативного управления у юго-западного въезда в старое здание штаб-квартиры было зарезервировано 13 мест для стоянки автомашин. Место № 1 принадлежало шефу советского отдела, а место № 13 — начальнику европейского отдела. В первый же день я заметил, что на месте, отведенном начальнику советского отдела, стоит «Тойота» Гербера, и я запарковался на свободном месте № 13. В кабинете на своем рабочем столе я среди прочих атрибутов начальника советского отдела нашел разрешение на парковку на месте № 13. Я не знаю, что побудило Гербера сохранить за собой свое старое место, первый номер или нежелание связывать себя со зловещим числом «13». Так или иначе, но для меня ни то ни другое не имело значения.

Тем временем советский отдел переехал из ранее занимавшихся им помещений в старом здании штаб-квартиры в новый корпус, возведенный за время моего отсутствия. Новое здание было задумано по последнему слову техники и защищено специальным экраном, задерживающим электромагнитные излучения, и вообще учитывало все потребности американской разведки в преддверии XXI века. Там был просторный крытый портик, с потолка которого свисали модели самолетов-разведчиков U-2 и SR-71, а во дворе — оригинальная скульптура Джеймса Санборна под названием «Криптос», посвященная развитию процесса получения информации и криптографии. Новый корпус соединялся со старым посредством слегка искривленного тоннеля, образно называвшегося «волноводом», который должен был предотвращать проникновение электромагнитных излучений с любого направления.

Однако при всей передовой технологии повсюду были признаки того, что здание возводилось несколько беспорядочно. В моем угловом кабинете на втором этаже одна стена не совсем состыковывалась с другой, и пришлось заделывать образовавшуюся щель. Примерно так, как это делается, когда хотят немного расширить пояс брюк, вшивая в него клинышек материи. Передовая технология — примитивная технология, думал я. Довольно правильное отражение того, что представляло собой Управление.

Когда я пришел на работу, Пол Редмонд уже ждал меня.

— Добро пожаловать, — протянул он руку. — Ты там слишком долго бездельничал.

— А ты тут тоже бездельничал? Или у нас появилось что-то новенькое?

Со времени отъезда в Афганистан никто не информировал меня о состоянии дел на советском направлении, которое я оставил в разгар «неприятностей 1985 года». Я специально постарался не встречаться с Гербером и не просил его вводить меня в курс дел.

— Да, дела идут, — ответил Редмонд.

В то первое утро Редмонд проинформировал меня о провалах, случившихся после моего отъезда: «Фитнес», «Миллион», «Аккорд», «Топхэт», «Джогер» из Джакарты… список потерь был очень длинным. Причина провалов все еще оставалась тайной. Некоторые из них были связаны с Эдвардом Ли Ховардом, но не все; скандал с морскими пехотинцами, на первый взгляд, давал ответ на ряд вопросов, но все же оставались неясности. Внутренние расследования в ЦРУ и ФБР тоже не принесли результатов, так же как и две наши собственные проверочные комбинации. Тот факт, что большинство провалов произошло в относительно короткий период времени, заставил нас просмотреть все некрологи на умерших работников для проверки, не мог ли кто-то из них иметь доступ ко всем этим делам. ФБР пробовало проводить прямые вербовочные подходы к работникам КГБ в надежде приобрести источник, который сможет объяснить, что произошло. Но все это не приносило результата. Однако Редмонд сказал мне, что Джин Вертефей все еще занималась этой проблемой в контрразведывательном центре.

Вертефей, очень опытный работник советского отдела, занималась потерями 1985 года с конца 1986 года, но ей не удалось продвинуться в решении загадки. К этой работе ее привлек Гэс Хэттавей, бывший в то время руководителем контрразведки ЦРУ. В тот период Вертефей была резидентом ЦРУ в Западной Африке, но Хэттавей вызвал ее в Лэнгли и поручил проанализировать ущерб и попытаться раскрыть тайну, почему ЦРУ теряло своих советских агентов.

Осенью 1986 года Вертефей возвратилась в штаб-квартиру и начала свой кропотливый и одинокий поиск обстоятельств, которые объединяли все эти дела. В обстановке глубокой секретности Вертефей и небольшой штат ее сотрудников по нескольку месяцев изучали старые дела, опрашивали ключевых работников советского отдела, имевших к ним доступ. Об этой работе она не рассказывала даже Редмонду.

Все это делалось с робкой надеждой создать какую-то обобщенную модель, найти какой-то общий знаменатель и раскрыть эту тайну. При отсутствии интереса к ее работе со стороны высоких инстанций и работая с ограниченными ресурсами, она не смогла сделать определенный вывод, была ли причина провалов во вражеском «кроте» или дело было связано с компрометацией системы связи ЦРУ. Самое большее, что Вертефей могла утверждать, это то, что резидентура ЦРУ в Москве имела доступ ко всем, кроме одного или двух, проваленным делам.

ФБР, обеспокоенное потерей своих собственных советских источников, в том числе Мартынова и Моторина, консультировалось с ЦРУ и в 1986 году начало свое собственное расследование под кодовым наименованием «Анлэйс». Но Бюро добилось не больше успеха, чем Вертефей, и скоро оба расследования выдохлись.

Расследование продолжалось несколько лет, но оно с самого начала было сковано тем, что Хэттавей ясно дал понять, что он не хочет начинать полномасштабную охоту на «кротов», которая потребовала бы проверки на полиграфе всех, кто имел отношение к проваленным агентам. Вертефей составляла свои таблицы и списки имен, но у нее не было доказательств — или бюрократической власти, — чтобы она могла добиться прогресса. Этот анализ проводился на таком низком организационном уровне, что высшее руководство ЦРУ даже не заметило, как он сошел на нет.