Моя жизнь, или История моих экспериментов с истиной - Мохандас Карамчанд Ганди

Следующую ночь я провел без сна, занятый написанием писем и составлением инструкций для Браджкишорбабу Прасада.

Новость об уведомлении и повестке распространилась со скоростью лесного пожара, и мне сказали, что в тот день в Мотихари происходили невероятные события. Дом и двор Горакхбабу заполнились людьми. К счастью, я закончил всю необходимую работу ночью и потому мог теперь попытаться справиться с толпой. Мои товарищи очень помогли мне. Они контролировали людей, которые следовали за мной всюду, куда бы я ни направился.

Между главой налоговой службы, судьей, начальником полиции и мной установились вполне сносные отношения. Я имел законные основания не подчиняться требованиям, но тем не менее принял чиновников, и мое поведение по отношению к ним было предельно корректным. Они поняли, что в мои намерения не входит наносить им личные обиды, что я собираюсь лишь оказать гражданское неповиновение приказам. Это успокоило их, и, вместо того чтобы продолжать изводить меня, они приняли помощь от меня и моих товарищей, старавшихся усмирить толпу. Впрочем, им ясно показали, что власть их подорвана. Люди в тот момент перестали бояться возможных наказаний и подчинялись только силе любви, которую принес сюда их новый друг.

Важно помнить и о том, что в Чампаране меня никто не знал. Все крестьяне были неграмотны. Чампаран, расположенный далеко к северу от Ганга, у самого подножия Гималаев, рядом с Непалом, отрезан от остальной территории Индии. О Конгрессе здесь практически никто не слыхал, а те, кто все-таки слышал, боялись присоединиться к нему и упоминать о нем. И вот теперь Конгресс и его члены оказались в этих краях. Пусть они действовали не от имени Конгресса, зато их цели были реальными.

Поговорив с товарищами, я решил и дальше ничего не предпринимать от имени Конгресса. Мы хотели настоящих результатов, а не громких слов, дела по существу, а не по видимости. Конгресс в этих краях был объектом ненависти правительства и тех, кто им манипулировал, — плантаторов. Для них Конгресс стал символом юридического вмешательства в их дела, нарушения закона, взрывов бомб, анархической преступности, дипломатических уверток и лицемерия. Нам необходимо было вывести из заблуждения как правительство, так и плантаторов. Потому мы приняли решение даже не упоминать о Конгрессе и не рассказывать крестьянам, что это за организация. Мы подумали, что им следует проникнуться самим духом Конгресса и следовать именно ему, а не букве.

Понятно, что никаких эмиссаров Конгресс не отправлял туда ни тайно, ни открыто, чтобы подготовить почву для нашей деятельности. Раджкумар Шукла не был способен агитировать тысячи крестьян. Среди них не велось никаких политических мероприятий. Мир за пределами Чампарана оставался для них загадкой, и все же они приняли меня так, словно мы были давними друзьями. Я не преувеличу, если скажу, что, встретившись с этими крестьянами, я встретился лицом к лицу с Господом, ахимсой и истиной.

Когда я думаю о своем титуле «махатма», то не нахожу в нем ничего, кроме любви к людям. Такова моя несгибаемая вера в ахимсу.

Тот день в Чампаране стал памятным событием в моей судьбе. Днем с большой буквы и настоящим праздником и для меня, и для крестьян.

Согласно закону, я должен был предстать перед судом, но на самом деле перед судом предстало само правительство. Своими действиями комиссар добился только того, что власти запутались в собственных сетях, раскинутых для меня.

Суд начался. Государственный защитник, судья и остальные чиновники оказались в полной растерянности, не зная, как поступить. Защитник просил судью отложить слушание дела, но я вмешался и, в свою очередь, попросил слушание не откладывать, поскольку собирался признать себя виновным в неподчинении предписанию покинуть Чампаран. Затем я зачитал небольшое заявление:

«Если суд позволит, я хотел бы выступить с коротким заявлением и объяснить, почему предпринял столь серьезный шаг, который рассматривается как неподчинение приказам по статье 144 Уголовно-процессуального кодекса. Как мне кажется, все дело в конфликте мнений — моего и местной администрации. Я прибыл сюда, чтобы служить людям и интересам нации. Я поступил так в ответ на настойчивые просьбы приехать и помочь крестьянам, которые утверждают, что с ними несправедливо поступают плантаторы индиго. Но я не мог помочь, не разобравшись в этой ситуации. Итак, я приехал, чтобы разобраться, и рассчитывал на содействие администрации и самих плантаторов. Никаких других мотивов у меня не было, и я не верю, что мой приезд мог сколько-нибудь нарушить общественный покой или послужить причиной чьей-либо смерти. Смею утверждать, что приобрел некоторый опыт в подобных делах. Однако администрация восприняла все иначе. Я полностью понимаю затруднения ее представителей и согласен с тем, что они могли действовать только на основе полученной ими информации. Моим первым побуждением как законопослушного гражданина было подчиниться отданным мне приказам. Но я не смог бы сделать этого, не изменив своему долгу перед теми, ради кого приехал сюда. Мне думается, что я смогу послужить им, только оставаясь среди них. А посему я не имею права добровольно отойти в сторону. В сложившейся ситуации ответственность за свой отъезд я могу возложить только на правительство. Я также в полной мере осознаю тот факт, что человек, занимающий в общественной жизни Индии такое положение, какое занимаю я, должен соблюдать крайнюю осторожность, становясь примером для других. Я твердо уверен, что в этих сложных обстоятельствах уважающий себя человек может совершить только один благородный поступок: не протестуя, принять наказание за неподчинение властям.

Я выступаю с этим заявлением не для того, чтобы смягчить приговор, который может быть вынесен, но чтобы показать, что я проигнорировал приказ не из неуважения к законным властям, а подчиняясь самому высокому закону нашего существования — голосу совести».

Теперь вроде бы не оставалось повода откладывать слушание, но и судья, и защитник так удивились, что слушание все же отложили. Я сразу же телеграфировал обо всем вице-королю, друзьям в Патне, пандиту Мадану Мохану Малавию и прочим.

Но прежде чем я снова появился в суде, чтобы выслушать приговор, судья прислал мне письменное уведомление, что вице-король распорядился закрыть мое дело. Затем и глава налоговой службы написал мне о том, что я могу продолжать свое расследование и что чиновники окажут мне все необходимое содействие. Никто из нас не был готов к столь быстрому и благоприятному исходу.

Я навестил главу налоговой службы мистера Хейкока. Он показался мне порядочным и справедливым человеком. Он сказал, что я могу получить от него любые документы, с которыми пожелаю ознакомиться, а также навещать его лично, когда сочту это необходимым.

Таким образом страна получила первый наглядный урок гражданского неповиновения. Дело обсуждалось устно и в прессе, и мое расследование стало очень известным.

Чтобы моя работа продолжалась, власти должны были оставаться нейтральными. Я не нуждался в поддержке репортеров и программных статей газет. Ситуация в Чампаране была настолько деликатной и сложной, что чересчур энергичная критика или публикации, авторы которых нередко сгущают краски, могли все испортить. Поэтому я написал письма редакторам наиболее крупных газет с просьбой не присылать своих журналистов, а также предложил отправлять им все необходимые материалы и вообще держать их в курсе дела.