Хроника чувств - Александр Клюге

Я ведь знала, что Бог меня не оставит, проговорила женщина.

Вожди революции постепенно перебирались из Петрограда в кремлевские покои и залы. Здесь они работали и жили, отделенные от мира стенами. Обстановка не слишком современная. Современным товарищ Троцкий назвал бы, например, телеграф в Петрограде, не из-за его здания, а из-за скорости, с которой установленные там в 1916 году телеграфные аппараты поддерживали связь с миром. В Кремле же партийные руководители чувствовали себя словно взаперти.

Однако часто, когда созывались съезды и конгрессы, появлялся прежний революционный накал. Пусть место было неподходящим, зато речи воспламеняли сердца. По мере произнесения речей их охватывал энтузиазм. Это тоже было связью с миром.

В этой обстановке в конце лета 1923 года казалось, что ВРЕМЯ для революции открыто. Во внешнем мире это было не так заметно, как в этой уединенности, где мелочи не сбивают с толку.

Вечером предстоявшего сражения ораторов Троцкий и Ленин со своими помощниками сидели неподалеку от телефонов. Был приготовлен самовар, чтобы чая хватило на всю ночь долгой дискуссии.

В прямом сражении находятся не классы и массы, развивал свою мысль неутомимый Троцкий. А что же в таком случае? — спросил Ленин. ТОВАР, дорогие товарищи, — не смутившись, отвечал Троцкий, — представляет собой, как известно, стихию, но скопление товаров — уже подлинный сосуд. Точно так же массы явно организуются не в классы (это мы их так подразделяем во время анализа), нет, им нужна ИМПЕРИЯ КАК ОБОЛОЧКА[93]. Я хочу сослаться при этом на конфликт между Англией и США, который мы в данный момент наблюдаем. Кризис обостряется. Дорогие товарищи, еще в сентябре этого года мы станем свидетелями того, как он выльется в войну двух морских держав. Полем битвы станет Атлантика. Что нам делать в такой ситуации? К этому добавляются ОТКРЫТЫЕ ВЫСТУПЛЕНИЯ РАБОЧИХ в немецких индустриальных районах, УЖАСАЮЩАЯ ИНФЛЯЦИЯ, обесценившая германские деньги. Самые надежные бастионы капитала, империи, нейтрализуют друг друга. Если РЕВОЛЮЦИОННЫЙ МОМЕНТ не наступит сейчас, он не наступит никогда. Что делать? Я спрашиваю вас, товарищ предсовнаркома Ленин, пользуясь названием вашей же книги.

Троцкий был возбужден произнесенной речью. На кремлевские площади лился дождь. Скоро на всех российских дорогах начнется распутица.

Тучи, из которых лил дождь, проделали долгий путь с Атлантики. Британский флот и в самом деле проводил в Северной Атлантике ВОЕННЫЕ УЧЕНИЯ. Между Великобританией и США существовали непримиримые противоречия, порожденные наследием Первой мировой войны. Ни один из политических технологов этих стран не был способен анализировать эти противоречия или вообще говорить о них так, как это умел Троцкий, и он мог рассчитывать на то, что каждый из разделявших с ним кремлевское заточение товарищей способен уловить смысл его речей[94].

Ленин сидел спокойно, усталый. Он не отвечал. Он привык слушать товарища Троцкого, словно это была буря, бушующая за окнами. Скептиком Ленин не был.

«Оковы тяжкие падут, темницы рухнут — и свобода вас примет радостно у входа, и братья меч вам отдадут». Этой долгой сентябрьской ночью они все еще следовали привычкам подпольщиков. ВЛАСТЬ у них была, а образ жизни к ней не был приспособлен. При этом они занимали официальные посты, зависели от поступавших к ним сообщений, располагали полномочиями чрезвычайной РЕВОЛЮЦИОННОЙ МОБИЛИЗАЦИИ для всего, на что они решались. Несколько лет спустя никого из них не осталось в живых.

Моральный закон во мне и звездное небо надо мной.

Из семинарских конспектов Суслова

Каждую ночь А. И. Суслов, специалист по ракетному наведению, сидя в бункере, видел, как он говорил: «в своем сердце глаза моего многолетнего наставника и учителя Давыдова», которому он был предан и требования которого о бдительности на дежурстве был готов даже превзойти. Однако эти «глаза» стали уже как точные приборы наведения и не давали внутренним побуждениям А. И. Суслова простора, так что он не имел возможности даже на мгновение предаться созерцанию, к тому же ему приходилось подавлять внезапные приступы излишней бдительности, какие бывают необходимы, чтобы не впасть в самоуверенность. В противном случае подчиненные его бдительным глазам точные органы и инструменты наблюдения тотчас же оказались бы расстроенными. Однако в нем самом, где-то под «моральным будильником во мне», все реальные органы его бдительности склонялись ко сну или утрате чувствительности, так что все оставшиеся силы, которые можно было бы направить на повышение боеготовности, уходили на сторожевые усилия этих внутренних глаз, превратившихся в постоянно звонящий будильник, который он, понятно, не мог любить, будильник, который побуждал его к равномерному распределению внимания, то есть к работе по установленному плану. Если бы он иначе распорядился остатком сил, которые были даны ему для выполнения задания, то есть не как арьергардом, который подбирает отставших, а как авангардом, более сильным, чем остальные, если бы, например, пользовался перерывами для учебы, то возникла бы путаница, невыносимая для программы дежурства на доверенной ему ракетной установке. Ведь он не мог, скажем, пустить ракету, а потом забрать ее назад. В этом смысле все, что будили в нем глаза его наставника, стало программой.

Дежурный знал, что над ним, в вышине ночного звездного неба, висит ОДНОГЛАЗЫЙ АГЕНТ ПРОТИВНИКА, объектив спутника-шпиона, наблюдающего с геостационарной орбиты за всеми его действиями или, вернее, за его искусственными органами: за ПУСКОВОЙ УСТАНОВКОЙ, и это был уже его «постоянный будильник надо мной». В случае возникновения ЧРЕЗВЫЧАЙНОЙ СИТУАЦИИ этот третий глаз должен резко снизить высоту, спикировать на установку и рассмотреть ее в более крупном масштабе, стать БОЛЬШИМ ГЛАЗОМ, подобно глазу бабушки Суслова, резко увеличившемуся незадолго до смерти. «Словно она хотела вобрать его в свой глаз». Это опухоль в правой стороне головы выдавливала глаз наружу. Этот глаз меня схватит, подумал Суслов. Это единственное движение третьего глаза Суслова, следящего за ним со звездного небосвода и тоже ставшего для него уже привычным, если оно однажды произойдет, станет знаком для запуска ракеты, если все другие источники информации окажутся отрезанными. У него был приказ: включить пусковую установку в случае снижения следящего «глаза».