Цицианов - Владимир Лапин

В отечественной историографии и коллективном историческом мнении главным двигателем европейской экспансии в Новое время традиционно считается алчность: колониальные империи создавались для эксплуатации местных природных ресурсов и населения, для сбыта собственных товаров. Причиной движения России на Кавказ проще всего было бы назвать стремление к захвату земли, если бы не одно обстоятельство: наличие огромных неосвоенных территорий в Поволжье, Сибири, Новороссии. Миллионы десятин плодородной степи и лесостепи ждали пахаря, которому там, в отличие от Кавказа, не надо было опасаться гибели или плена. Да и климат далеко не везде был подходящим для уроженцев Псковщины или Рязанщины. В письме Александру II от 10 января 1863 года наместник А.И. Барятинский по степени важности поставил колонизацию на последнее, шестое место в перечне «краеугольных камней для счастья и процветания» Кавказа после воспитания женщин, уничтожения влияния шариата, восстановления христианства, устройства путей сообщения и орошения[603]. О «водворении» на Кавказе русского населения постоянно мечтало Военное министерство, надеявшееся со временем перейти к комплектованию гарнизонов местными уроженцами, которые бы не умирали, как мухи, от туземных лихорадок. Казачьи станицы продвигались в глубину предгорий и гор вовсе не потому, что терцам и кубанцам не хватало земли к северу от их станиц. Эти военизированные селения железным обручем должны были сжать горцев, покончить с их вольностью, под которой прежде всего понималась склонность к набегам.

Кавказ стал третьим горным районом, куда ступила нога русского человека. Уже известные к тому времени Урал и Алтай оказались кладезями различных ископаемых. Логично было предположить, что за Кубанью также крылись в недрах неисчислимые сокровища. Россия, производя в избытке железо, испытывала нехватку цветных, драгоценных металлов, а также качественной соли. Те, кто искал союза с Россией, с разной степенью успеха пытались разыграть эту карту: рассказывали о залежах серебряных и свинцовых руд в своих горах, о соли, добываемой в озерах Северного Дагестана[604]. Обнадеживающие сведения в 1780-е годы о богатстве кавказских недр поступали и от русских путешественников: «Руд золотых и серебряных довольно, особенно много медных в горах, разделяющих Грузию от Эривани…»[605] Но оказалось, что край действительно изобилует только нефтью и марганцем, однако в доиндустриальную эпоху экономическая ценность такого сырья была ничтожной. Тем не менее уверенность в баснословном богатстве Закавказья была так велика, что военачальники, командовавшие войсками во время похода 1722—1723 годов, получили приказание заняться сбором налогов уже по мере продвижения. При этом намеревались даже взыскивать «шахские» недоимки «за те лета, которые они не посылали, а делили между себя». Шкура еще не убитого медведя оценивалась очень тщательно. Генералу М.А. Матюшкину предписывалось досконально изучить местную практику сбора податей: «…сколько было в доброе время и сколько ныне, и что шаху, и что по карманам»[606]. Но только на рубеже XIX—XX столетий доход от Кавказа сравнялся с расходами и завоеванные с таким трудом области перестали быть «черной дырой» отечественной экономики.

Разумеется, огромные средства уходили на содержание войск, на создание инфраструктуры, позволявшей контролировать этот стратегически важный район; существовала значительная ценовая диспропорция, из-за которой сельскохозяйственные регионы оказывались в невыгодном экономическом положении, но все это не меняло сути проблемы: Россия потратила сотни тысяч человеческих жизней и миллионы рублей, чтобы владеть территорией, которая не обогащала, а истощала государственную казну.

Религиозную историю Кавказа обычно трактовали следующим образом: в Закавказье существовали мощные христианские государства, павшие под ударами язычников и мусульман. Ряд народов Северного Кавказа в той или иной форме также исповедовали христианство, но затем были насильственно переведены в иную веру. При этом отпадение от христианства рассматривалось как деградация; возвращение же креста на земли, которые он ранее осенял, было одним из лозунгов движения России на Кавказ[607]. Впрочем, важно отметить: лозунг был, но активного миссионерства, сколько-нибудь заметных попыток потеснить ислам не наблюдалось.

Однако использовать Грузию в качестве базы для походов на непокорных горцев не получилось, поскольку движение через перевалы даже в летнее время было сопряжено с неимоверными трудностями. Кроме того, оказалось, что чеченцы, осетины и дагестанцы едят свой хлеб, а не тот, который выращен в грузинских долинах, поэтому блокада горных аулов теряла всякий смысл. Нельзя назвать удачными и попытки «подпалить» Турцию со стороны Кавказа, как это намеревалась сделать Екатерина II. При взгляде на географическую карту план императрицы выглядел заманчивым, но на практике ситуация оказалась не такой радужной: нет сведений, что в 1806—1812 годах или позднее Стамбул перебросил из Болгарии в Армению хотя бы один батальон. Военные действия русских на Кавказе начинались не очень успешно, хотя и заканчивались на мажорной ноте: Анатолийская армия султана терпела поражение, русские войска брали ключевые крепости, а при заключении мирных договоров захваченные территории становились козырными картами в руках отечественных дипломатов. Россия не могла постоянно держать на турецкой границе значительные контингенты, которые буквально таяли в губительном для русских солдат климате. Поэтому при угрозе столкновения с Портой в Закавказье в срочном порядке войска перебрасывались, а после прекращения боевых действий их возвращали в Россию. То, что Грузия не может обеспечить продовольствием даже несколько батальонов, стало крайне неприятным сюрпризом для Петербурга. Дело в том, что южные земли с их короткой и мягкой зимой и долгим жарким летом представлялись краем, где все дары земли произрастают в изобилии. Это подтверждали и те, кому специально поручали изучать этот край. Уже упоминавшийся полковник Бурнашев писал о состоянии Грузии в 1780-е годы: «Хлеба достаточно, особенно в Казахах и Шамшадилах, отменной доброты и свойства; пшена сорочинского (риса. — В.Л.) изобильно; также проса, ячменя и кукурузы; ржи и овса вовсе нет; хлопчатой бумаги достаточно; льна немного, сеют только на семена для масла; шелку весьма много, только посредственной доброты»[608].