Время и боги. Дочь короля Эльфландии - Лорд Дансени

И поздним вечером того же дня я увидел крытые травой крыши Лингволда, укрывшегося в тени огромного утеса, который, наподобие Атласа, держал на своих плечах мили и мили этих пустынных земель, вознося их навстречу небу и неистовым ветрам.

В Лингволде о местонахождении прекрасного города было известно еще меньше, чем в других местах, зато его жители с готовностью указали мне, где я могу найти нужного человека, хотя, похоже, они немного стыдились подобного знакомства. В поселке был постоялый двор, где я нашел пристанище на ночь, и уже утром, сделав кое-какие покупки, я отправился на поиски местного пастуха. Я обнаружил его на самом краю Маллингтонской пустоши, где он неподвижно стоял, тупо глядя на своих овец; руки его беспрестанно тряслись, взгляд был мутным и бессмысленным, но он был совершенно трезв, хотя весь Лингволд единодушно отказывал ему в этой добродетели.

И я тотчас же спросил его о чудесном городе, но пастух ответил, что никогда ничего не слышал и не рассказывал о подобном месте. Тогда я сказал:

– Ну же, дружище, соберись, возьми себя в руки.

И пастух сердито взглянул на меня, но, когда он увидел среди моих покупок полную бутылку виски и большой стакан, лицо его немного смягчилось. Наливая ему виски, я снова спросил о мраморном городе на Маллингтонской пустоши, однако пастух как будто совершенно честно ответил, что ничего о нем не знает. Казалось, он наделен способностью поглощать виски в совершенно фантастических количествах, но меня трудно чем-нибудь удивить, поэтому я снова поинтересовался, как пройти к чудесному городу. Руки старика тряслись теперь уже меньше, глаза стали более осмысленными, и он признался, что ему приходилось слышать о существовании подобного города, однако воспоминания его, по-видимому, все еще оставались туманными, и он был не в состоянии дать мне сколько-нибудь точные указания. Тогда я поспешил протянуть пастуху еще один стакан; он выпил его, точно так же как первый, даже не разбавив водой, и преобразился буквально на моих глазах. Пальцы его совершенно перестали дрожать, взгляд стал живым, как у молодого, да и отвечал он на мои вопросы охотно и откровенно, но самое главное, его стариковская память прояснилась, так что он смог припомнить самые мельчайшие подробности. Не стоит упоминать, как он был мне благодарен, ибо я с самого начала не скрывал, что виски, который так понравился старому пастуху, я купил вовсе не для себя. И все же мне приятно было думать, что именно благодаря мне старик сумел взять себя в руки, справиться с дрожью в пальцах, собраться с мыслями, вернуть себе память и самоуважение. Он больше не глотал слова, речь его стала отчетливой и внятной. Впервые, сказал пастух, он увидел этот город одной лунной ночью, когда заплутал в тумане на большой пустоши. Потом туман рассеялся, и он увидел залитый лунным светом город прямо перед собой. Еды у него никакой не было, но, к счастью, он захватил с собой фляжку. Такого города, сказал он, не было никогда и нигде, даже в книгах. Путешественники иногда рассказывают, как прекрасен вид Венеции с моря; бог знает, есть такой город на самом деле или нет, но он все равно ничто по сравнению с городом на Маллингтонской пустоши. В свое время ему доводилось разговаривать с людьми, которые умели читать и прочли сотни книг, но ни один из них не сумел рассказать о городе, который был бы столь же прекрасен. Еще бы, ведь он выстроен целиком из мрамора; ограды, дороги, дворцы – все это из одного лишь чистейшего белого мрамора, и только верхушки высоких, тонких башен сделаны из золота. Жители города выглядят довольно странно даже для иностранцев, а по улицам там гуляют верблюды… Но тут я прервал пастуха, потому что подумал: если такое место действительно есть, мне лучше взглянуть на него своими глазами, если же нет, то я только даром трачу свое время – и свой добрый виски в придачу. Поэтому я спросил старика, как туда попасть, и после долгих околичностей, которых было несколько больше, чем мне хотелось, после нескольких попыток снова завести речь о красотах города, он все же указал мне узкую дорожку, которая проходила совсем рядом, – извилистую, неприметную тропку, которую едва можно было различить на черной земле.

Я уже говорил, что пустошь была совершенно девственной, нехоженой, и действительно, на ней не видно было никаких следов человека или хотя бы собаки; казалось, она чужда всему человеческому в гораздо большей степени, чем любая другая пустошь, которую мне доводилось видеть, да и тропа, которую указал мне пастух, была не шире заячьей стежки – «эльфичья тропа», сказал про нее старик (один бог знает, что он имел в виду). Но прежде чем я его покинул, старик настоял, чтобы я взял с собой его фляжку с каким-то необычным, очень крепким ромом. Виски приводит одних в меланхолию, других – в буйное веселье; в старом пастухе он, без сомнения, пробудил щедрость, ибо он не отступал, пока я не взял у него ром, хотя и не собирался его пить. Старик сказал, что там, наверху, человек чувствует себя одиноко и неуютно, что там бывает очень холодно, что город нелегко найти, ибо он помещается во впадине, что ром мне очень пригодится и что он видел беломраморный город только в те дни, когда при нем была фляжка; похоже, эту ржавую жестяную флягу он почитал за приносящий удачу талисман, и в конце концов я уступил.

Я шел по этой странной тропе, едва различимой на черной земле под зарослями вереска, пока не увидел над горизонтом большой серый камень; здесь дорога раздваивалась, и я повернул налево, как сказал мне старик. Вскоре вдалеке я разглядел еще один огромный валун и понял, что не сбился с пути и что старый пастух не солгал. Но как раз тогда, когда я был почти уверен, что увижу бастионы чудесного города еще до того, как сумерки укроют эту безотрадную пустошь, впереди внезапно показалась высокая и длинная белая стена, над которой то там, то сям возносились еще более высокие шпили; она плыла мне навстречу, молчаливая и серьезная, как тайна, и я понял, что эта зловещая пелена не что иное, как туман. Солнце, хотя и стояло уже довольно низко, отчетливо и выпукло высвечивало каждую веточку вереска; в его лучах ярко сверкали изумрудные и багряные мхи, и казалось невероятным, что через каких-нибудь три минуты все краски погаснут и вокруг не останется ничего, кроме серовато-белой мглы. И, оставив надежду разыскать таинственный город сегодня, ибо в тумане можно было сбиться с дороги и пошире, чем моя тропка, я поспешил выбрать для ночлега участок, где вереск был гуще, и, завернувшись в свой непромокаемый плащ, лег и устроился поудобнее. И тут налетел туман. Сначала свет уходящего дня померк, словно кто-то плотно задернул кружевные занавески, потом вокруг потемнело, будто опустили плотные серые шторы. Туман заслонил сначала северный горизонт, потом затянул западный и восточный, выбелил все небо и захватил пустошь, на которой как будто вырос огромный город, только был он совершенно бесшумным и белым, как могильные камни.

И тогда я обрадовался тому, что у меня есть с собой этот необычный крепкий ром, или что там было во фляжке, которую дал мне пастух, ибо я был уверен, что до ночи туман не рассеется, да и ночь – я боялся – будет достаточно холодной. Поэтому я выпил почти все, что было во фляге, и заснул, заснул – гораздо скорее, чем рассчитывал, ибо в первую ночь под открытым небом человеку почти невозможно уснуть сразу; какое-то время его тревожат и будят негромкие вздохи ветра и незнакомые шорохи, производимые маленькими существами, которые странствуют по округе только под покровом ночи и которые жалуются друг другу где-то в отдалении своими негромкими, чудными голосами: именно этих звуков так не хватает человеку, когда он возвращается ночевать под крыши. Но в тот вечер в тумане я не слышал ничего.