Время и боги. Дочь короля Эльфландии - Лорд Дансени

В обычае каждого из этих пяти – а все они седы, солидны, все молочники с самого детства – сначала согреть руки у огня, в котором пылают толстые поленья, поудобнее усесться в кресле и, возможно, сделать глоточек некоего напитка, который не имеет ничего общего с молоком. Потом они обычно оглядываются, чтобы посмотреть, нет ли поблизости кого-то, кому не пристало слушать эту историю, и, переводя взгляд с одного лица на другое и не видя никого, кроме членов старинной Гильдии, одними глазами испрашивают позволения у остальных членов пятерки, если кто-то из них присутствует в этот момент в зале; и лишь получив такое позволение, они слегка откашливаются и начинают рассказ. И тогда великая тишина воцаряется в Холле старинной Гильдии молочников, а благодаря особому устройству крыши и стропил история эта разносится по всему залу, так что даже самый юный слышит ее в самом дальнем углу и грезит о том дне, когда сам, быть может, будет рассказывать остальным о том, почему молочник вздрагивает, когда приходит рассвет.

А история эта рассказывается не как попало, не передается от одного к другому. Нет, она рассказывается только у этого огромного очага и только тогда, когда наступает подходящий момент, когда в комнате царят тишина и покой и когда, по мнению пяти избранных старшин, к этому располагают качество вина и размер общего дохода. Только в этом случае один из них расскажет ее, как я уже говорил, без всякого торжественного вступления, а так, словно история сама возникает из тепла очага, пред которым вдруг окажутся его узловатые пальцы, – расскажет не наизусть, не механически, и хотя каждый рассказывает эту историю по-своему, в зависимости от своего характера или настроения, однако еще ни разу ни один из пятерки не осмелился изменить ее основные пункты, ибо для Гильдии молочников не существует ничего более важного. Члены Гильдии галантерейщиков знают об этой истории и завидуют ей, как завидуют члены достойной Гильдии брадобреев и Гильдии изготовителей виски, но никто из них не слышал, как рассказывают ее в Холле молочников, сквозь стены которого не просачиваются никакие подробности о сей тайне, и, хотя у этих Гильдий есть свои собственные истории, пред лицом Вечности они просто смешны.

Эта выдержанная, как вино, история созрела в те далекие дни, когда молочники носили бобровые шапки; ее происхождение было окутано тайной во времена, когда в моде были буфы, и еще в годы правления Стюартов люди спрашивали друг друга (и только молочники знали причину), почему молочник вздрагивает, когда приходит рассвет. Из одной лишь зависти к истории молочников Гильдия галантерейщиков сочинила свою сказку, которую ее члены тоже рассказывают по вечерам. Называется она «Почему пес лает, заслышав шаги булочника», и, поскольку ее знают почти все, Гильдия галантерейщиков считает свою историю знаменитой. Но ей недостает таинственности, она не такая древняя, она не подкреплена классическими аллюзиями, не напичкана секретными знаниями и, становясь предметом праздной болтовни, оказывается в итоге такой же заурядной, как «Война эльфов» Гильдии поставщиков телятины и «Сказка о единороге и розе» Гильдии извозчиков.

В отличие от этих новейших сказок – а также многих других, которые рассказывают два последних века, – таинственная история молочников продолжает жить, столь полная цитат из известнейших писателей, пересыпанная множеством туманных намеков, столь глубоко окрашенная человеческим опытом и насыщенная мудростью всех времен, что те, кто, толкуя намек за намеком и вылавливая скрытые цитаты, слушает ее в Холле молочников, утрачивают праздное любопытство и забывают спросить, почему все-таки молочник вздрагивает, когда приходит рассвет.

И ты, о мой читатель, не поддавайся любопытству. Подумай о том, сколь многое и многих оно погубило. Неужто ради удовлетворения своей прихоти ты готов сорвать покров тайны с Холла молочников и опозорить древнюю Гильдию? Стали бы молочники рассказывать ее и дальше, как рассказывали на протяжении последних четырехсот лет, если б была она известна всему миру, если бы превратилась во что-то расхожее, заурядное? Нет, скорее бы молчание воцарилось в их Холле – молчание и всеобщее сожаление о старинной сказке и канувших в небытие зимних вечерах. Но даже если бы любопытство и могло служить достаточно веской причиной, все равно здесь не место и не время рассказывать эту Историю, ибо единственное подходящее для этого место – это Холл молочников, а единственное подходящее время – зимний вечер, когда в камине жарко пылают толстые поленья, когда выпито немало вина и ряды ярко горящих свечей уходят в полумрак, в темноту и тайну, что сгущается в дальнем конце зала; только тогда, если б был ты одним из членов Гильдии, а я – одним из пяти старшин, я встал бы со своего кресла у очага и рассказал тебе, не опустив ни одной из поэтических аллегорий, позаимствованных у прошедших веков, ту историю, что является достоянием всех молочников. И длинные свечи горели бы все слабее и оплывали, превращаясь в лужицы воска в своих чашечках, и сквозняки из дальнего конца зала задували бы все сильнее, пока вслед за ними не пришли бы тени, но я продолжал бы удерживать твое внимание этой драгоценной историей отнюдь не благодаря собственному красноречию, а благодаря ее блеску и очарованию тех времен, из которых она дошла до нас. И когда одна за другой свечи, затрепетав, погасли бы все до одной, когда при зловещем свете мигающих красных искр лицо соседа показалось бы каждому молочнику пугающим и жутким, тогда бы ты понял – а сейчас тебе этого не постичь, – почему молочник вздрагивает, когда приходит рассвет.

Зловредная старуха в черном пробежала по мясницкой улице.

В нелепых фронтонах тотчас же распахнулись верхние окна и наружу высунулись головы: да, точно, это она. Загомонили встревоженные голоса: люди перекликались друг с другом от окна к окну или через улицу, от дома к дому. Зачем она здесь – в своем старом черном платье, расшитом пайетками и стеклярусом? Для чего вышла из своего жуткого дома? По какому такому недоброму делу торопится?

Люди провожали глазами ее тощую, верткую фигуру; ветер раздувал старое черное платье; очень скоро старуха добежала до самого конца мощеной улицы и нырнула в высокие городские ворота. Оттуда сразу же повернула направо – и исчезла из виду. Тогда все жители домов кинулись к дверям: на мостовой тут и там люди сбивались в группки и совещались промеж себя; первыми высказались те, кто постарше. Они ни словом не помянули то, что видели: вне всяких сомнений, это была она; речь шла о будущем и только о будущем.

К какому такому одиозному бедствию приведет ее появление? Что за корысть выманила старуху из ее страшного обиталища? Что за блестящую, но греховную махинацию задумал ее гений? А главное, какую катастрофу все это предвещает в будущем? Поначалу звучали только вопросы. Но тут заговорили седобородые старцы, и каждый обращался к своей маленькой группке: на их памяти старуха уже выходила из дому; они знавали ее в те времена, когда она была помоложе; они помнили напасти, случавшиеся сразу после ее появления; маленькие группки, затаив дыхание, внимали негромким вдумчивым голосам. Никто уже не задавал вопросов, никто не гадал, в чем заключается старухина зловещая надобность; все, затаив дыхание, слушали мудрых старцев, которые немало всего повидали и теперь рассказывали юнцам о пагубах прошлого.