Халцедоновый Двор. И в пепел обращен - Мари Бреннан

Последний выкрик зазвенел в ушах, эхом отдавшись от закопченных стен лавок, что тянулись по обе стороны некогда великолепной улицы. Пуританин уже бежал от этакого святотатства во всю прыть и, едва не споткнувшись, свернул в Боу-лейн. Энтони шумно перевел дух. В голове болезненно загудело. Когда он в последний раз ел? Даже и не припомнить. Оставшись без Бернетта, канувшего в пасть чумного барака, а ныне уже, несомненно, покойного, он управлялся по хозяйству сам, как умел.

Дома должен был еще остаться холодный мясной пирог… а может, и он уже съеден? Этого Энтони тоже не помнил. Его могли бы покормить внизу, однако туда он не пойдет: уж больно невыносимо стало смотреть на дивных – здоровых, чистых, ухоженных, не подверженных бедствиям, творящимся наверху. Если зной не спадет, если чума не пойдет на убыль, то и немногие уцелевшие горожане, эта жалкая горстка живых, вскоре покинут сей мир, оставив Лондон призракам и дивным созданиям из тени.

Движимый, скорее, одной только силой привычки, чем хоть какими-то иными побуждениями, Энтони повернул в Ломбард-стрит и зашагал к знакомой двери. Нашарив в кармане пучок руты, он глубоко вдохнул ее пряный аромат в надежде избавиться от заразы, которую мог подхватить от уличного приставалы. Найдется ли в доме что-нибудь, избавляющее от головной боли? Гул в голове путал мысли, мешая припомнить и это.

Дверь отворилась. Изнутри тут же повеяло благословенной прохладой. Огня в очагах он не зажигал уже который день и теперь с наслаждением освободился от камзола с дублетом, оставшись в насквозь пропотевшей нижней рубахе. При мысли о еде желудок едва не вывернулся наизнанку. Уж лучше поесть попозже, немного передохнув. Бросив одежду на пол, Энтони доковылял до кровати, улегся и замер, снедаемый тревожными мыслями.

Когда, наконец, уймется этот озноб?

Халцедоновый Чертог, Лондон, 14 сентября 1665 г.

– Вся трудность, Ваше величество, – терпеливо напомнил Валентин Аспелл, – в том, что оно исчезает.

Едва сдержав яростный рык, Луна облекла гнев в иную форму – в холодную, резкую снисходительность.

– О природе золота фей, лорд Валентин, я осведомлена. Однако, с умом рассчитав время, мы вполне способны помочь лорду Энтони, не подвергаясь опасностям, что ждут наверху. Если уж мы ничего не в силах сделать для болящих, то можем, по крайней мере, оказать помощь тем, кто в добром здравии, снабдив их деньгами на покупку провизии и прочих нужных вещей.

Лорд-хранитель вел речь о том, что со временем золото фей вновь обращается в листья и черепки, а это может привлечь нежелательное внимание. Но, судя по рассказам Энтони, хаос наверху достиг таких высот, что вмешательство дивных может пройти незамеченным. Он даже назвал имена нескольких смертных, что станут вполне достойной добычей. Один из них похвалялся, будто весьма увеличил свое состояние, разъезжая по всему Лондону и Вестминстеру в поисках припасов для снабжения флота, воюющего с голландцами, а на облегчение страданий больных пожертвовал жалкие несколько фунтов.

– Сэмюэл Пипс, – предложила Луна Валентину. – Живет на Ситинг-лейн. Замени часть его золота золотом фей, а настоящее я передам Энтони – пусть делит между нуждающимися.

Лорд-хранитель почтительно склонил голову. Да, Луна знала: он просто не видит во всем этом смысла. По его мнению, чума являла собой лишь своевременную чистку, уборку грязных, битком набитых людьми улиц Лондона и его предместий. На его взгляд, людям не следовало жить, точно личинки мух, кишащие в гниющем трупе собственной земли и загрязняющие собственные жилища собственными же отбросами и печной копотью. Людского рода он не понимал и людским бедам ни в малой мере не сочувствовал.

Однако Луна сострадала людям от всего сердца. Разгул смертей наверху ввергал ее в ужас, вновь и вновь являл взору жуткий призрак бренности бытия; при одной мысли о прогулке по Лондону, среди наглухо запертых ставней, крестов на дверях и отчаянных мольб умирающих, все тело пробирал озноб, но этакая-то малость была ей вполне по силам. Да, Луна знала: Энтони полагает, будто она целиком поглощена делами дивных и, затаив дух, ждет следующего хода Никневен, однако еще немного – и ожидание сведет ее с ума. К тому же, и Энтони станет легче на душе, если он будет знать, что она тоже пытается чем-то помочь, пусть помощь не слишком-то велика. Когда Принц вернется, Луна устроит ему сюрприз – осыплет его золотом тех, кто набивает кубышки, в то время как другие умирают в голоде и нужде.

– Ты еще здесь? – спросила она Валентина, отчего тот слегка втянул голову в плечи. – Подыщи того, кто сможет это сделать, не то отправишься наверх сам.

– Слушаюсь, государыня, – пробормотал Валентин и поспешил прочь.

Ломбард-стрит, Лондон, 15 сентября 1665 г.

Энтони страшно хотелось пить. Нестерпимая жажда терзала его уже не первый час, иссушив и язык, и горло, и все остальное до самого нутра, в то время как тело истекало потом, да так, что мокрые простыни липли к коже. Было дело, он спускался в подвал за разбавленным водою вином… но сколь же давно? Нет, не упомнить. Опустевший кувшин лежал невдалеке на боку, но чтоб Энтони пил из него – тоже никак не припоминается. Вполне мог просто разлить.

– Бернетт…

Однако ослабший голос разнесся не дальше пределов кровати, а в следующий миг Энтони вспомнилось, что старый слуга покинул его. Отправлен в чумной барак. Теперь уж наверняка мертв.

Живот от самого паха пронзила острая боль; тело судорожно съежилось, сжалось, отчаянно протестуя против этакого насилия. Лекарство… Неужто в доме нет ничего против боли? И заодно от мигрени, что вот-вот расколет череп напополам. И этот туман в голове… Дело ясное: у него жар. Жар нужно унять – смоченною в холодной воде салфеткой на лоб. Этому горю поможет Кэт. У нее рука легкая…

Нет, и Кэт тоже нет рядом. Мертва? Упаси Господи… нет, нет, она все там же, в Норфолке. Вот только писать друг другу удается нечасто, ведь смельчаков, отваживающихся возить почту, по пальцам можно перечесть. Дай Боже, чтоб чума не настигла ее и там. Оборони ее от той беды, от коей Джек старался уберечь его самого.

Ступени лестницы протяжно заскрипели. Бернетт… ну, наконец-то! Должно быть, услышал зов. Нет, это вряд ли, ведь голос Энтони изменил, но Бернетт, верный слуга, идет проведать его по собственному почину…

«Господи, яви милосердие…»

Нет, то был вовсе не Бернетт. С трудом подняв отяжелевшие веки, Энтони словно бы сквозь туман сумел разглядеть лицо Джека Эллина и хрипло окликнул его: что, если перед ним – лишь еще один призрак, порожденный горячкой?

Ни рта, ни носа Джек ничем не прикрыл, а следовало бы повязать лицо платком, или надеть одну из тех несуразных клювастых масок, коими пользовались некоторые доктора, набивая клювы благовонными и целебными травами, дабы очистить вдыхаемый воздух. Ладони, коснувшиеся промокшего полотна рубашки, обожгли тело холодом, точно лед. Охваченный неудержимой дрожью, Энтони зашевелился, попытался отпихнуть руки доктора прочь, но тот легко увернулся, одним рывком расшнуровал ворот и повернул голову Энтони вправо-влево. Энтони едва не задохнулся от боли. Осмотрев его шею и подмышки, Джек потянул книзу панталоны, дабы проверить чресла, и боль вновь пронзила тело, точно копье.