Жизнь способ употребления - Жорж Перек

как

и эта интерпретация в точности отражала общее настроение: географам и историкам представлялось, что открытие карты, на которой Западная Индия окрещена КОЛУМБИЕЙ, в каком-то смысле исправляет историческую ошибку: уже не одно столетие западный мир упрекал Америго Веспуччи в том, что тот узурпировал имя, которое Христофор Колумб должен был дать землям, впервые исследованным им самим; рукоплеща Заккарии, конгресс словно желал реабилитировать генуэзского мореплавателя и положить конец почти четырехвековой несправедливости.

Но, напоминал хранитель, в последней четверти пятнадцатого века десятки мореплавателей, от Каботов до Кабрала, от Гомеша до Веррацано, искали западный путь в Индию, и — тут он подходил к самому главному — прочная традиция, существовавшая в Дьеппе вплоть до конца восемнадцатого века, приписывала открытие «Америки» дьеппскому мореплавателю Жану Кузену по прозвищу «Отважный Кузен», который мог побывать на Антильских островах в 1487–1488 годах, за пять лет до генуэзца. Музей Дьеппа, унаследовав часть карт, составленных по приказу арматора Жана Анго и превративших дьеппскую школу картографии, благодаря картографам Дессельеру и Никола Дельену, в одну из лучших на тот момент, как раз имел одну, датируемую 1521 годом, то есть значительно более позднюю, чем карта Маэстранцы, на которой Гондурасский залив — «глубокий залив» Христофора Колумба — назывался MARE CONSO, явная аббревиатура MARE CONSOBRINIA, то есть «море Кузена» или «Кузеново море» (а совсем не MARE COSOLATRIX, как это бестолково предположил Лёброн-Бреттиль).

Таким образом, безжалостно продолжал Флорентен Жиле-Бюрнакс, слово

которое Заккария прочел как

могло — если учесть расстояние между тремя последними буквами — еще точнее прочитываться как

В заключение хранитель советовал Заккарии тщательно проверить происхождение карты 1503 года. Если она была португальского, испанского, генуэзского или венецианского производства, то

могло действительно иметь отношение к Колумбу, несмотря на то, что сам он предложил слово INDIA, но никак не связывалось с Жаном Кузеном, известным лишь в самом Дьеппе и вынужденным конкурировать с не менее отважными моряками, которые — отплывая из Лё-Трепора, Сен-Валери-ан-Ко, Фекана, Этрета или Онфлера — стремились опередить друг друга и открыть новый путь.

Но если, напротив, карта принадлежала дьеппской школе — а это легко определить по наличию монограммы, украшенной маленькой буквой d в центре одной из роз ветров, — то речь шла именно о TERRA CONSOBRINIA.

А если, добавлял, наконец, в постскриптуме Жиле-Бюрнакс, монограмма состояла из двух переплетенных R, это означало, что планисфера была изготовлена одним из первых картографов школы Рено Ренье, который, как считалось, действительно сопровождал Жана Кузена в одном из его плаваний. Спустя несколько лет, около 1520 года, тот же самый Рено Ренье составил карту североамериканского побережья и — поразительное совпадение — дал название TERRA MARIA земле, которая веком позже, в честь Генриетты-Марии Французской, дочери Генриха IV и жены Карла I Английского, стала называться MARYLAND.

Заккария был честным географом. Он мог оставить без внимания письмо Жиле-Бюрнакса или воспользоваться плохим состоянием планисферы, дабы исключить любую возможность определить ее происхождение, а затем заявить хранителю дьеппского музея, что карта испанская, и все его замечания необоснованны, но он тщательно изучил монограмму, убедился, что имеет дело с картой Рено Ренье, сообщил об этом хранителю, а также предложил написать совместно и подписать двумя их именами уточняющую статью, которая положила бы конец этой непростой топонимической проблеме. Статья вышла в журнале «Onomastica» за 1888 год, но имела куда меньший резонанс, чем сообщение, сделанное на Третьем конгрессе.

И все же планисфера 1503 года была единственной картой, на которой континент, известный сегодня как Америка, назывался Кузинией. Слух об этом исключительном документе дошел до ушей Джеймса Шервуда, который через год сумел его приобрести за неизвестную сумму у ректора Гаванского университета. Вот почему сегодня эта карта висит на одной из стен в спальне Бартлбута.

Но Бартлбут — который еще ребенком видел эту карту в большой гостиной семейного особняка, где он вырос, — привязан к ней не из-за ее уникальности, а потому что у нее есть другая особенность: север находится не вверху карты, а внизу. Эта непривычная ориентация, некогда встречавшаяся куда чаще, чем это принято считать сегодня, всегда в высшей степени завораживала Бартлбута: поворот изображения чаще всего на сто восемьдесят, но иногда на девяносто или даже сорок пять градусов всякий раз нарушал обычное восприятие пространства и приводил, например, к тому, что силуэт Европы, знакомый всем, кто посещал хотя бы начальную школу, разворачиваясь на девяносто градусов вправо (при этом запад оказывался наверху), становился похожим на некое подобие Дании. При этом крохотном опрокидывании раскрывался образ всей его деятельности по собиранию пазлов.

Бартлбут никогда не был коллекционером в привычном смысле этого слова, однако в начале тридцатых годов он искал или поручал искать подобные карты. Две из них находятся в его спальне. Первая — он приобрел ее на аукционе в Отеле Друо — это прекрасный экземпляр «Imperium Japonicum… descriptum ab Hadriano Relando», являющийся частью Атласа Райнера Оттена из Амстердама; специалисты очень ценят эту карту, но не потому, что на ней север находится справа, а потому что имена семидесяти имперских провинций впервые даются японскими иероглифами и транскрибируются латинскими буквами.

Вторая карта еще более курьезна: это одна из карт Тихого океана, которыми пользовались племена с побережья Папуасского залива: тончайшая сеть бамбуковых тростинок указывает на морские течения и преобладающие ветры; то там, то здесь вроде бы случайно расположены ракушки (каури), которыми отмечены острова и рифы. По сравнению с нормами, принятыми сегодня всеми картографами, эта «карта» представляется полной фикцией: на первый взгляд, она не дает ни ориентации, ни масштаба, ни расстояний, ни очертаний; но в практическом смысле она оказывается несравненно удобнее всех остальных, точно так же, — пояснил однажды Бартлбут, — как схема лондонского метро абсолютно не совпадает с планом города Лондона, однако является достаточно простой и ясной, чтобы можно было легко ею пользоваться при проезде на метро из одного места в другое.