Жизнь способ употребления - Жорж Перек

Так, вынося из особняка торговца произведениями искусства д’Оливе три указа Людовика XVI о заточении маркиза де Сада в Венсеннскую тюрьму и в Бастилию, остановленный уже на лестнице Максимильен Данглар совершенно спокойно заявил, что попросил одолжить ему эти документы на двое суток у человека, которого посчитал хозяином: сие абсолютно несостоятельное объяснение д’Оливе принял, даже не моргнув глазом.

Эта почти полная безнаказанность привела к тому, что они стали орудовать с безрассудной дерзостью, о чем в частности свидетельствует дело, которое их и погубило. Во время бала-маскарада, устроенного Тимоти Клоубонни из коммерческого банка «Маркуарт, Маркуарт, Клоубонни и Шандон» — старым англосаксом, бритым манерным педерастом, нарядившимся в костюм Конфуция (очки и длинная тога мандарина), — Берта Данглар стянула скифскую тиару. Кража была обнаружена еще до окончания праздника. Немедленно вызванные полицейские обыскали всех гостей и нашли сокровище в бутафорской волынке супруги судьи, которая была переодета шотландкой.

Берта Данглар невозмутимо заявила, что взломала витрину, где хранилась тиара, потому что ее об этом попросил муж; так же невозмутимо Максимильен подтвердил это признание и тут же предъявил письмо от директора тюрьмы де ла Санте, который его просил — совершенно конфиденциально — не терять из виду золотую корону, которую на этом маскараде — как ему сообщил один из его лучших информаторов — должен был похитить «Шажуль ля Пин»: так прозвали дерзкого жулика, совершившего свое первое преступление в Оперном театре во время постановки «Бориса Годунова». На самом деле Шажуль ля Пин так и остался вором мифическим; позднее заметили, что из тридцати трех приписанных ему дел восемнадцать провернули Данглары.

На этот раз объяснение, каким бы невероятным оно ни казалось, приняли все, включая полицейских. И лишь молодой инспектор Ролан Бланше усомнился, а, вернувшись в свой кабинет на набережной дез Орфевр, затребовал дела всех нераскрытых краж, совершенных в Париже на светских приемах, и чуть ли не подпрыгнул от удивления, подсчитав, что Данглары фигурировали в двадцати девяти из тридцати четырех списков приглашенных. Бланше посчитал это неопровержимой уликой, но префект полиции, которого он проинформировал о своих подозрениях и попросил поручить ему дело, не захотел увидеть в этом ничего, кроме простого совпадения. На всякий случай связавшись с Министерством юстиции, — где возмутились, что какой-то полицейский посмел усомниться в честном слове и респектабельности судьи, пользующегося глубоким уважением у всех коллег, — префект запретил инспектору заниматься этим расследованием, а в ответ на проявленную настойчивость даже пригрозил перевести его в Алжир.

Вне себя от ярости Бланше подал в отставку и поклялся представить доказательство виновности Дангларов.

Напрасно в течение нескольких недель Бланше следил сам и поручал следить за Дангларами, и даже незаметно проник в кабинет, который Максимильен занимал во Дворце Правосудия. Доказательства, которые он искал — если они вообще существовали, — находились, наверняка, не там, и Бланше мог надеяться лишь на то, что Данглары сохранили что-то из украденного у себя дома. В предрождественский вечер 1925 года, зная, что Данглары ужинают в городе, Оноре уже легли спать, а молодая горничная справляет Рождество с тремя друзьями (Серж Вален, Франсуа Грасьоле и Флора Шампини) в ресторане четы де Френель, Бланше наконец-то сумел забраться в квартиру на четвертом этаже слева. Он не нашел там ни веера, инкрустированного сапфирами Фани Моска, ни портрета Амбруаза Воллара кисти Феликса Валлоттона, украденного у лорда Саммерхилла уже на следующий день после его приобретения, зато обнаружил жемчужное ожерелье, которое могло быть ожерельем, похищенным у княгини Жевуской вскоре после Дня Перемирия, и яйцо Фаберже, которое соответствовало описанию яйца, сворованного у мадам де Гито. Но в руки Бланше попался документ, компрометирующий Дангларов еще в большей степени, нежели все эти улики, чью обоснованность его бывшие начальники могли бы опять оспорить: большая тетрадь в линейку, содержащая краткое, но точное описание каждой кражи, которую Данглары совершили или пытались совершить, а напротив каждой — перечень фантов, которые супруги друг другу назначали.

Прихватив сенсационную тетрадь, Бланше уже собирался уходить, когда услышал, что в самом конце коридора открылась дверь в квартиру: это была Селия Креспи, которая забыла разжечь огонь в камине будуара хозяйки перед тем, как лечь спать, о чем просил ее Оноре, и вернулась выполнить поручение, а также, пользуясь представившейся возможностью, угостить свою рождественскую компанию ликером и чудесными морожеными каштанами, присланными хозяину одним признательным подсудимым.

Спрятавшийся за штору Бланше посмотрел на часы и увидел, что был уже почти час ночи. Предположительно Данглары должны были вернуться домой поздно, но с каждой минутой опасность нежданной встречи увеличивалась, а Бланше мог выбраться из квартиры, лишь пройдя мимо большой застекленной двери в столовую, где Селия угощала своих гостей. Букет искусственных цветов натолкнул его на мысль устроить пожар, а потом спрятаться в спальне Дангларов. Огонь распространялся с бешеной скоростью, и Бланше уже начал опасаться, что попался в свою собственную западню, когда Селия Креспи и ее гости наконец почувствовали, что в дальней части квартиры что-то горит. Тут же забили тревогу, после чего бывшему полицейскому не составило труда затесаться в толпу спасателей и соседей, а затем незаметно уйти.

Несколько дней Бланше не подавал признаков жизни, коварно позволяя Дангларам считать, что уличающая их тетрадь — а они бросились ее искать, едва вернулись в полуобгоревшую квартиру, — была уничтожена вместе с другими вещами, находившимися в будуаре. Затем бывший полицейский позвонил Дангларам: торжество правосудия и восстановление истины были не единственными побуждающими его мотивами — если бы его требования были не столь завышены, то вполне возможно, что второй председатель Апелляционного суда и его супруга могли бы еще долго и беспрепятственно заниматься своими либидозными хищениями. Но запрошенная Бланше сумма — пятьсот тысяч франков — превышала финансовые возможности Дангларов. «Так украдите их», — цинично посоветовал Бланше, перед тем как повесить трубку. Данглары чувствовали себя совершенно неспособными воровать из-за денег и предпочли, поставив на карту все, бежать.

Правосудие не любит, когда над ним глумятся его же блюстители, и судьи не поскупились: тридцать лет тюремного заключения для Берты Данглар, пожизненные исправительные работы для Максимильена, которого отправили в Сен-Лоран-дю-Марони, где он и не замедлил скончаться.

Несколько лет назад, гуляя по Парижу, мадмуазель Креспи встретила свою бывшую хозяйку, сидевшую на скамейке на улице де ла Фоли-Реньо: это была беззубая нищая в домашнем халате зеленовато-желтого цвета; она повсюду бродила с детской коляской, забитой пожитками, и отзывалась на кличку «Баронесса».

В то время супругам Оноре было по семьдесят лет. Он, мужчина с бледным лицом, был уроженцем Лиона; он успел попутешествовать, изведать разные приключения, поработать кукольником у Вюйерма и Лорана Жоссерана, помощником факира, официантом на публичных балах Мабий, шарманщиком в остроконечном колпаке и с обезьянкой на плече, перед тем как стал наниматься слугой в буржуазные дома, где присущая ему более чем британская флегматичность быстро сделала его незаменимым. Она была крепкой нормандской крестьянкой, которая умела делать все и могла бы так же хорошо выпечь хлеб, как и заколоть поросенка, если бы ее об этом попросили. В конце 1871 года ее, пятнадцатилетнюю девочку, привезли в Париж и определили помощницей поварихи в семейный пансион «Vienna School and Family Hotel» в доме 22 по улице Дарсе, около площади Клиши, заведение, которое в ежовых рукавицах держала одна гречанка, мадам Циссампелос, маленькая и резкая, как удар хлыста, женщина, учившая хорошим манерам юных англичанок с угрожающе выступающими вперед резцами, о которых в то время считалось верхом остроумия говорить, что из них можно делать рояльные клавиши.