Жаклин Кеннеди. Американская королева - Сара Брэдфорд

«Она говорила так страстно, – вспоминал Уайт, – что это чуть ли не обретало смысл. Я понимал, что это неправильная трактовка истории, но меня завораживала способность Джеки окружить трагедию столь человечным и романтическим ореолом. Устоять перед нею было невозможно. От меня она хотела одного: чтобы в лайфовском эпилоге присутствовал образ Камелота. В сущности, совсем немного. Я сказал себе: почему бы и нет? Если это все, что ей нужно, так сделай. В итоге эпитафией администрации Кеннеди стал Камелот – волшебное время в американской истории, когда галантные кавалеры танцевали с прекрасными дамами, когда творились великие свершения, когда Белый дом сделался центром вселенной».

Весь этот замысел доказывает, что Джеки умела мастерски создавать имидж. Как всякий миф, он искажал реальность, но в конце концов реальность соединится с ним. Алан Джей Лернер, автор либретто и стихов к мюзиклу «Камелот» был озадачен не меньше Уайта. «Он недоумевал, откуда взялась вся эта история с Камелотом… Алан хорошо знал обоих Кеннеди, но ни президент, ни Джеки ни разу при нем не упоминали о своей любви к мюзиклу, – вспоминала жена Алана, Карен Лернер. – Поэтому я допускаю, что Джеки в разговоре с Тедди Уайтом вполне могла все это придумать». Сам Джек, пожалуй, посмеялся бы над идеей Камелота.

Отныне перед Джеки стояли две задачи – прославить президентство покойного мужа и обеспечить будущее детей. Пьер Сэлинджер вспоминал: «Через два дня после убийства Кеннеди Джеки пришла ко мне в офис и заговорила о том, что в будущем полагала для себя главным: “У меня теперь только одна задача – позаботиться о детях, чтобы они выросли хорошими, умными, получили образование, нашли достойную работу. Я должна обеспечить для них все это, иначе они будут все время оглядываться назад, на смерть отца, а этого им делать не надо”». При этом Джеки хотела, чтобы дети ни в коем случае не забывали отца. Как вспоминала Мод Шоу, «она считала, что, коль скоро им посчастливилось иметь такого замечательного отца, они должны знать о нем все. Миссис Кеннеди хотела, чтобы дети гордились отцом и всегда помнили, каким он был человеком. И по-моему, она поступила правильно, заменив горестную печаль гордостью и памятью».

Тем ненастным вечером на Кейп-Коде в разговоре с Тедди Уайтом Джеки говорила и о детях, о том, как замечательно Каролина ей помогала на похоронах: «Она держала меня за руку, как солдат, она моя помощница, теперь она моя…» О Джоне-младшем Джеки сказала: «Я хочу, чтобы он рос хорошим мальчиком. Он любит самолеты. Может быть, станет астронавтом или просто будет ремонтировать чьи-то самолеты на земле…»

5 декабря Джеки с небольшим опозданием устроила для Джона праздник по случаю дня рождения, отметив тем самым и последний день в Белом доме. Наутро в том же черном костюме, что и в день похорон, она вышла из Белого дома, держа за руки детей, и уехала с ними, сестрой, Этель и Бобби в джорджтаунский дом Гарриманов. Мод Шоу писала: «Когда мы шли по коридору, у меня перехватило горло, поскольку я понимала, что больше мне не ступать по этой лестнице. Около лифта я обернулась и посмотрела на детские комнаты, где провела с детьми три счастливых года. Там царила тишина. Все было подернуто флером печали…» Они все грустили в эти минуты.

Как только Джеки оказалась в доме Гарриманов, самообладание покинуло ее. Она закрылась в спальне на втором этаже и, погружаясь в депрессию, почти не выходила оттуда. Пришедшая в понедельник Мэри Галлахер обнаружила ее «совершенно подавленной… Она плакала и повторяла, что очень одинока. “Ну почему Джек умер таким молодым? – причитала она. – Даже в шестьдесят хочется, чтобы муж был рядом. И дети так страдают”. Весь дом был пропитан ее скорбью. Она часто ходила на могилу мужа и молилась в одиночестве в соборе Св. Матфея».

Джеки и мисс Шоу делали все возможное, чтобы дети вели нормальную жизнь. Первым делом приехали их любимые игрушки: кукольная коляска Каролины, кукла Мэри с кучей нарядов и игрушечный пудель. Джону привезли весь его арсенал пистолетов и мечей, а еще матроску, которую ему подарили на день рождения и с которой он почти не расставался. Дэйв Пауэрс приходил тренировать мальчика, как в Белом доме, Каролина продолжала посещать детский сад в Белом доме, поскольку Джонсоны любезно разрешили до Рождества оставить все как есть. «Мы с Джоном жили по обычному графику, – писала Мод Шоу. – Он, как всегда, бегал, играл и болтал, но иногда личико вдруг мрачнело, словно малыш пытался понять, что случилось. Он часто спрашивал, почему мы не живем в “том доме”, и все испытали некоторое облегчение, когда уехали из Вашингтона в Палм-Бич». Они присоединились к Радзивиллам, поселившись в доме, который Джон и Джеки арендовали каждый год.

«Миссис Кеннеди постаралась, чтобы дети весело провели Рождество, – вспоминала Мод Шоу. – Она очень горевала, у меня просто сердце разрывалось, и тем больше я ценила ее старания ради Каролины и Джона. Дом был полон воспоминаний, и, когда дети шли спать, трудно было не подпустить к себе тоску, расползавшуюся по дому».

Джеки понимала, что детям нужен свой дом и что Гарриманы не могут вечно жить в гостинице, поэтому она купила особняк на той же улице, намереваясь переехать туда в феврале. Ей хотелось быть поближе к своим воспоминаниям. Она сказала Тедди Уайту, что никогда не уедет жить в Европу: «Это было бы осквернением памяти». Джеки собиралась жить в тех же местах, где жила с Джоном, и в разговоре с Бобом Макнамарой сперва даже выразила надежду выкупить их старый дом в Джорджтауне, но его не продавали. Кроме того, она планировала бывать на Кейп-Коде у Кеннеди. «Ведь они теперь моя семья», – сказала она Уайту.

В Вашингтон Джеки вернулась в январе, вместе с Ли. В присутствии детей она храбрилась, хотя на душе по-прежнему скребли кошки. Из Нью-Йорка, чтобы обсудить планы касательно убранства нового дома, прилетел архитектор Билли Болдуин. Показывая коллекцию греческих и римских антикварных вещиц, которую начал собирать Джон, Джеки не выдержала и разрыдалась. Потом взяла себя в руки и сказала: «Я знаю, муж был мне предан и гордился мной. Мы очень долго добивались гармонии в браке и наконец преуспели. Все только-только начиналось. Я собиралась участвовать в кампании вместе с ним. Знаю, я занимала в его жизни особенное, уникальное место». Джеки все говорила и говорила о Джоне, об их совместной жизни, о том, что бы могло и должно быть: «Кто способен понять, каково это – жить в Белом доме, а потом в один миг превратиться во вдову президента? В этом есть что-то безысходное. А дети. Весь мир сейчас сочувствует им, и мне страшно за них, ведь они у всех на виду. Как обеспечить им нормальное детство?»

Новый дом, куда они переехали 27 февраля, оставлял желать лучшего. Джеки рассчитывала, что он станет новым началом, но Мэри Галлахер писала, что там царит «безмолвное одиночество». Труднее всего Джеки было распаковать картонки, которые не открывали после отъезда из Белого дома, – фотографии, записи, книги, мелочи, напоминавшие о Джоне. Некоторое время она даже не могла заставить себя выставить фотографию покойного мужа. Однажды утром, просматривая газетные вырезки о Джоне, Джеки попросила Галлахер посидеть с нею: «Мне легче заниматься этим, когда ты рядом, чем вечером, когда я одна. Иначе я просто топлю горе в водке…»

Пребывая в депрессии, Джеки начала паниковать по поводу денег, хотя правительство ассигновало ей 50 тысяч долларов на личные расходы, около 150 тысяч в год ей полагалось от кеннедевского траста на ее имя и 50 тысяч Бобби выделил ей из фонда Кеннеди. Джеки вдруг стала жадничать с расходами на свой персонал. «Мне не по карману оплачивать всех своих помощников из этих пятидесяти тысяч, – говорила она, – ведь надо платить за новый дом да и за многое другое». Камердинера Джорджа Томаса пока не уволили, но в конце концов ему предложил работу бывший помощник Джона, Тед Рирдон. Двое стюардов, которых ей предоставил Белый дом, потребовали, чтобы их вернули в президентскую резиденцию к обычным обязанностям. Джеки пришла в ярость. Галлахер писала: «Ее привычки не изменились, и она отказывалась признавать, что немногочисленному персоналу не нравится выполнять все то, чем в Белом доме занимался огромный штат…»