Книга Странных Новых Вещей - Мишель Фейбер

— Забудьте Книгу на минуту... — сказал Питер, но Любитель—Один так завелся, что впервые прервал его:

— Никогда забыτь Книгу. Никогда, никогда. Книга — наша опора, наша надежда, наше избавление.

Это были специально выбранные слова Питера, чтобы этим людям было легче их произносить, но чем чаще он слышал, как สีฐฉั произносят такие слова, как «избавление», тем больше задумывался о том, что же значат для них эти слова.

— Я не это имел в виду... Я не говорил... — смутился Питер. — Просто мне хочется узнать вас получше.

— τы знаешь много, — сказал Любитель—Один. — Мы, кому надо много знаний, больше ςлов Ииςуςа. ςлова Ииςуςа — хорошо. Наше ςлово — нехорошо.

И ничто не могло убедить его в обратном.

Вот так они и сидели — община внутри общины, занятые делом немного сомнительного толка, отчего оно, конечно, казалось только важнее. Они расположились на клочке земли, который находился в тени, когда они только собрались, но теперь тень уже сдвинулась. Как долго они сидели тут? Питер не знал. Достаточно для того, чтобы солнце изрядно передвинулось по небу. Солнце звалось ڇ. В сшиковской квартире Питера в одном из ящиков лежал листок, заполненный каким-то благонамеренным исследователем, — график восходов и заходов солнца с семидесятидвухчасовым дневным циклом. Небеса были сведены к геометрической сетке, где СШИК находился в центре, временные отрезки дня представлены непонятными длинными числами, а у солнца названия не было. Характерный штрих.

Сейчас он сидел под солнцем со своим братством в день тишайший и прекраснейший. Он представил, как это выглядит сверху, не с самой большой высоты — с высоты наблюдательной вышки, какие стоят на пляжах. Загорелый тощий блондин, весь в белом, окруженный маленькими фигурками в капюшончатых балахонах всех цветов радуги. Все слегка наклонились вперед, все полны внимания. Время от времени по кругу пускалась фляга с водой. Самое простое причастие.

Питер не ощущал подобного с тех пор, когда его, шестилетнего, родители взяли с собой в дюны Сноудонии. То лето оказалось счастливейшим за всю жизнь, и Питер наслаждался не только отрадной погодой, но еще и потому, что родители примирились и обращались друг к другу со всеми этими нежностями, объятиями и ласковыми словами. Даже название Сноудония казалось волшебным — зачарованное королевство, а не просто национальный парк в Уэльсе. Он сидел час за часом в дюнах, впитывая тепло и душевное единство родителей, вслушиваясь в их добродушно-бессмысленную болтовню и в перехлест волн, глядя на море из-под соломенной шляпы не по размеру. Страдание было экзаменом, который человек должен выдержать, и он его выдержал, и все будет хорошо отныне. Или так он думал, пока родители не разошлись.

Говорить на สีฐฉั было форменным самоубийством, но учился он легко. Питер интуитивно догадывался, что в словаре оазианцев всего лишь несколько тысяч слов; определенно, ему было далеко до английского с его четвертью миллиона. Грамматика оказалась логичной и прозрачной. Никаких чудачеств, никаких ловушек. Не было ни падежей, ни числа, ни родов, только три времени: прошлое, настоящее и будущее. Они классифицировали объекты в зависимости от того, исчезли те, находятся прямо здесь или их появление ожидается.

— Почему вы покинули прежнее поселение? — спросил однажды Питер. — Место, где вы жили, когда там появился СШИК. Вы его оставили. Что-то произошло между вами и СШИК?

— Мы τеперь здеςь, — отвечали ему. — Здеςь хорошо.

— Наверно, очень тяжело строить все заново, из ничего.

— ςτроить не проблема. Каждый день. Немного рабоτы больше. Немного, день за днем, поτом вςе вделано.

Он попробовал зайти с другой стороны:

— А если бы СШИК никогда не появился, вы бы еще жили в прежнем поселке?

— Здеτь хорошо.

Уклончивость? Он не был уверен. Язык สีฐฉั, похоже, не содержал сослагательного наклонения. В нем не было никаких «если бы».

— «В доме Отца Моего келий много», — начал он читать притчу из Евангелия от Иоанна.

Он скомпоновал ее, заменив трудное слово «обителей» и пропустив условное «а если бы не так, Я сказал бы вам», и перешел прямо к «Я иду приготовить место вам». Теперь, оглядываясь назад, он знал, это было мудрым решением — вряд ли สีฐฉั поняли бы Иоанново «а если бы не так». Одна из самых прямолинейных, откровенных во всей Библии реплик в сторону осталась бы для них темной бессмыслицей.

И все же, как ни велики были трудности สีฐฉั в постижении английского, было решено, что Питер продолжит говорить о Боге и об Иисусе на своем языке. Паства отказалась принимать истину иначе. Книга Странных Новых Вещей была непереводима, и они это знали. В чужеземных фразах таилась экзотическая сила.

Но помимо Бога и Иисуса, было еще много важного, и Питер хотел разделить с этими людьми земную реальность. Уже через несколько дней после того, как он начал учить язык, он подслушал разговор двух Любителей Иисуса и был счастлив, что среди неразборчивого шушуканья уловил замечание, что ребенок отказался есть завтрак — или не отказался, но что-то делал во время завтрака, чем вызвал недовольство взрослых. Тривиальное событие, и то, что он понял, о чем речь, ни на что не повлияло и в то же время для него самого оказалось необычайно важным. В этот момент понимания он стал для них чуть меньше пришельцем.

Слово «завтрак» переводилось, как «ڇสีน รี่ณ สค’», буквально «первая еда после сна». Большинство слов на языке สีฐฉั были комбинациями из других слов. Или, может, это были фразы, трудно сказать. สีฐฉั все равно не различали фразы и слова. Означало ли это, что речь их примитивна? Что ж, и да и нет. Питер полагал, что у них были слова для всего — но одно слово для каждого объекта. Поэтам здесь пришлось бы туго. И это одно слово могло означать и действие, и концепцию, и место — все в одном, как например, สสีณ, обозначавшее поле белоцвета, белоцвет сам по себе и сбор урожая белоцвета. Местоимений не существовало, просто следовало повторить существительное. Приходилось повторять многое.

— สครี่ สีฐ? — спросил он однажды Любителя Иисуса— Двадцать Восемь, гордый, что смог выговорить «Твой ребенок» на สีฐฉั языке.

Маленькое существо, явно не взрослое, слонялось возле церкви, дожидаясь, когда мать окончит молиться и они пойдут домой.

— ณ, — подтвердила она.

Наблюдая за ребенком, он печалился, что среди паствы нет детей. Все Любители Иисуса были взрослыми.

— Почему ты не берешь его с собой? — спросил он. — Ему будут рады.

Десять, двадцать, тридцать секунд прошло, пока они стояли там, глядя на то, как ребенок глядит на них. Ветерок сдул капюшон мальчика, и он поднял тонкие ручки, чтобы его поправить.