Человечность - Михаил Павлович Маношкин

class="p1">— Вода, соль, картошка и тушенка! — возмущался Земченко, обращаясь к кухонным рабочим, неторопливо вылавливающим в ведре картофелины покрупнее. — Ну какой в них аромат? Ни мяса, ни зелени, ни витаминов.

— А зачем нам витамины — лишь бы ложка стояла! — посмеивался красноармеец Григорчук, тоже переболевший тифом и вернувшийся в батарею несколькими днями раньше Крылова.

— Ты соображаешь, что говоришь? — ворковал Земченко. Выражение лица у него при этом было такое страдальчески-беспомощное, что Крылов с трудом удерживался от смеха.

— Хоть бы картошки достали покрупнее, — вступался другой кухонный рабочий.

— У кого, хлопчик? У женщин? Они сами на одной картошке живут. Сейчас время какое — старая кончается, а молодая жди, когда вырастет. А у них дети.

«Дети» Земченко произносил нараспев. По характеру он был на редкость невоенным человеком. Солдатская форма даже не воспринималась на нем всерьез.

Понемногу силы у Крылова восстановились. После завтрака он теперь уходил со всеми на занятия.

Учеба длилась весь день. Правда, фронтовики не очень усердно занимались тем, без чего можно было обойтись, — особенно строевой подготовкой. Взводный, лейтенант Подолякин, тоже не проявлял рвения к ней. Он поручал вести занятия одному из командиров орудий, а сам куда-нибудь уходил.

Каждую неделю старший лейтенант Афанасьев собирал батарейцев на политинформацию. Главной темой бесед было предполагавшееся немецкое наступление на Центральном фронте. Полк стоял на переднем выступе Курской дуги и в случае вражеского наступления должен был принять на себя удар новых гитлеровских танков — «тигров» и «пантер» и самоходных орудий «фердинанд».

На тактических учениях в поле комбат не давал поблажки ни новичкам, ни кадровым сорокапятчикам. Крылову, пожалуй, еще не приходилось испытывать таких физических нагрузок, как теперь. К обычной солдатской выкладке добавлялся вес орудия — около шестисот килограммов на шестерых.

Крылов и Пылаев толкали пушку вперед, упираясь руками в щит и казенную часть, остальные удерживали станины с тяжелым зарядным ящиком. На неровностях дороги станины раскачивались из стороны в сторону, как маятник, — тогда на помощь расчету приходил Костромин. До места добирались уже в поту, но и здесь без дела не сидели.

— Танки слева! — объявлял комбат.

— Расчет, к бою! — отзывалось у каждого орудия, и начинался отсчет секунд, в течение которых надо было развернуть пушки влево, снять зарядный ящик, развести станины, врыть сошники, расчехлить и отстопорить ствол, открыть замок.

— Медленно работаете! — торопил Афанасьев. — Выдвинуть орудия на линию пехоты у отдельных деревьев и открыть огонь по противнику!

Станины заносило в стороны, шинельная скатка терла по щеке, автомат сваливался набок, пилотка еле держалась на голове.

— Командир орудия убит, наводчик ранен!

Перестановка в расчете. За панорамой теперь Пылаев, его место занимал Крылов, Омский один удерживал станины. Наконец, пушка достигла указанного рубежа.

— К бою! — командовал Пылаев. — Подкалиберным — заряжай!

— Готово! — отзывался Омский.

— Огонь!

— Откат нормальный!

— Впереди бронетранспортеры с пехотой! — сообщал комбат.

— Бронебойным!

— Готово!

— Нормальный.

— Пехота противника приближается к орудию. Наводчик ранен.

— Картечью — заряжай! — у панорамы уже Крылов.

— Отбой!..

Так начинался новый этап в солдатской судьбе Крылова. Под жарким июньским солнцем пехотные роты отрабатывали наступательный бой, и сорокапятчики, обливаясь потом, катали по бездорожью пушки.

А над Курской дугой сгущалась предгрозовая тишина.

6

ОДНО СОЛНЦЕ, А СВЕТИТ ДЛЯ ЛЮДЕЙ ПО-РАЗНОМУ

Славный выдался июнь, в меру дожди и солнце. Покровские улицы потонули в зелени лип, кленов и тополей. Паша Карасев и Рая Павлова не спеша шли по улице. Оба они соскучились по Покровке, в которой давно не были.

Паша приехал домой на три дня — он и не предполагал, что ему так повезет. Отец попал в больницу, мать телеграфировала об этом Паше, а в письме добавила: «Не случилось бы чего — попроси, может, отпустят тебя, сынок». На отпуск Паша не надеялся, но просьбу матери выполнил. В тот же день его отпустили домой!

Отца уже выписали из больницы, долечивался он дома. Сына он разглядывал с любопытством:

— И вправду погоны. Ты, значит, по-старому унтер-офицер?

— Да, по-старому унтер-офицер, а теперь младший сержант.

— Такое, значит, дело. Да оно все равно: с погонами, без погон — служба есть служба, — заключил отец.

Раю Павлову, бывшую одноклассницу, Паша не видел почти два года. Осенью сорок первого Павловы эвакуировались за Урал, а в мае сорок третьего вернулись в Покровку. За это время Рая превратилась в крепкую, уверенную в себе молодую женщину, перед которой Паша немного робел. Говорила она неторопливо, твердым голосом, выделяя отдельные слова. Казалось, она знала все на свете, а на ее лице написано: «Смотрите, какая я разумная! Я никогда не ошибаюсь, я прекрасно знаю, что делаю!» Эта уверенность и торжество здравого смысла восхищали в ней Пашу еще в школе, а теперь окончательно покорили его.

— Выгрузились под открытым небом, — повествовала Рая. — Рабочие соорудили навес, установили станки. Папа устроил нас в частном доме, в маленькой комнате — у многих там и такой не было. Там вообще ничего никому не хватало. Буханка хлеба на базаре стоила триста рублей, за мешок картофеля надо было отдать всю зарплату. Нам было трудно, я уже хотела пойти работать, но папа настоял, чтобы я окончила десятилетку, а потом устроил меня в контору. Мы, конечно, всегда хотели вернуться в Покровку, здесь у нас дом, сад, бабушка. Это нам удалось не сразу, зато теперь у папы здесь много работы.

Рая знала об одноклассниках, эвакуировавшихся тогда же, в сорок первом.

— Гена Камов работал в папином цехе, — рассказывала она. — Его ценили, а он легкомысленно бросил завод и добровольно ушел в армию. Не думаю, что с его характером на фронте ему повезет. А Колю Черкасова призвали, хотя он мог бы остаться. Он не сумел примениться к жизни, не понял, что работа на заводе — пусть в три смены, пусть в эвакуации — это гораздо лучше, чем фронт. На заводе не убивают, а на фронте этим только и занимаются. Мне, конечно, жаль Костю Настина, но иначе и не могло быть. Он обязан был подумать, на что шел.

Раин голос обволакивал Пашу атмосферой незыблемого покоя, убеждал его, что он, Паша, стоял на единственно правильном пути.

Потом Паша рассказывал о себе, а Рая слушала, время от времени вставляя в его рассказ приятные для него замечания.

Недалеко от клуба они встретили Мишу Петрова.

— Тороплюсь за билетами в кино — Шура Крылова просила! — пояснил Миша.

Отношения между Пашей и Мишей всегда были чуть-чуть суховаты. Паша больше всего любил говорить о своих собственных делах, для него приятно было, когда