Государево дело - Иван Оченков

Занятые интеллектуальным спором братья-герцоги, кажется, даже не заметили нашего ухода. А мы наконец-то смогли оказаться наедине.

– Вы довольны, матушка? – почтительно спросил я.

– Да уж, – скупо улыбнулась она, – ваше величество разыграли все как по нотам.

– Без вашей помощи и советов у меня бы ничего не вышло.

– Не прибедняйтесь, сын мой, у вас острый ум и неистощимая изобретательность.

– И чертовски плохая репутация, – засмеялся я. – Пожалуй, я унаследовал ее от отца, не так ли?

Клара Мария внимательно посмотрела на меня и, без тени улыбки на лице, спокойно заметила:

– Слава богу, вы совсем не похожи на него. Сигизмунд Август был плохим мужем и никуда не годным герцогом. Вы у меня не такой!

Мэтра Штайнмаера сожгли на другой день. Я совсем не уверен, что все положенные местной юриспруденцией процедуры были исполнены в полной мере, но, во всяком случае, никто не возражал. Я и мои приближенные взирали за действом с небольшой трибуны, специально сколоченной по такому случаю. Не знаю, удостоили незадачливого отравителя «милости» или нет, но когда его привязывали к столбу, он выглядел совершенно безучастно. Возможно, его опоили каким-нибудь снадобьем из его же арсенала, а может быть, он просто сошел с ума.

– Грех-то какой! – сурово покачал головой отец Мелентий, непонятно что именно имея в виду.

– Известное дело, еретики! – так же неопределенно высказался Рюмин, сам не так уж давно считавшийся лютеранином.

Собравшаяся поглазеть на сожжение колдуна-отравителя толпа встречала каждый акт разыгравшейся перед ними трагедии одобрительными выкриками, скабрезными шутками и радостным гоготанием. Справедливости ради надо сказать, что герцогиню Клару Марию многие подданные искренне любили, и потому, узнав о покушении, сами были готовы расправиться со злоумышленником. И все же зрелище было не из приятных.

– Домой пора, – вздохнул мой духовник и с легким укором взглянул на меня. – Что-то затянулось наше паломничество!

– И то верно, – легко согласился я. – Вот догорит болезный, и тронемся.

– Как вам нравится аутодафе? – поинтересовался сидящий неподалеку Ульрих.

– Так себе, – буркнул я в ответ.

– А вам, сударыня? – повернулся он к Женевьеве, сидящей вместе с другими дамами во втором ряду.

Вообще представительниц прекрасного пола среди зрителей оказалось неожиданно много, причем не только простолюдинки в толпе, но и вполне светские дамы, занявшие все выходящие на площадь окна, или, как госпожа Мюнхгаузен, сидящие рядом с нами. Последней, кстати, было явно не по себе.

– Я не большая охотница до таких зрелищ, – нервно отвечала она.

– Зачем же вы пришли? – удивился я.

– Мне нужно вам кое-что сообщить… – нервно оглянувшись, прошептала она. – Это срочно!

– Я вас слушаю. Не беспокойтесь об окружающих, они так заняты созерцанием горящего человека, что вряд ли что заметят.

– Герцог Юлий Эрнст что-то затевает!

– Это вовсе не новость. Но, возможно, вам известно, что именно?

– Он собирает людей. Через три дня у него будет не менее трехсот человек. Я сама слышала, как он обсуждал это со своими приближенными.

– Vot suka! – покачал я головой.

– Мне страшно, ваше величество!

– Не стоит пугаться раньше времени.

– Вам легко говорить. Вы – прославленный полководец, а я – слабая женщина!

– Корнилий, ты слышал? – обернулся я к Михальскому.

– Слыхал, – пожал плечами литвин.

– Три сотни ратных – сила немалая!

– Кабы все гонцы доехали, так, может, столько и собралось бы, – криво усмехнулся мой телохранитель.

– И сколько их было?

– Трое.

– Не многовато за одного Сиротку?

– Еще и мало.

– Ладно. Сами-то что делать будем?

– Так ты же сам сказал: как догорит, так и тронемся. Пока они соберутся, мы уж до Мекленбурга доскачем.

– Сударыня, – обернулся я к Женевьеве. – Сколько времени вам нужно на сборы?

– С этого жуткого места я готова бежать в чем есть!

– О чем вы толкуете? – удивился Ульрих. – И куда, скажите на милость, вы собрались?!

– Нам пора, мой друг. Вы с нами?

– Конечно! Но… хотя так даже веселее! – заржал, как стоялый жеребец, датчанин.

– Корнилий, вели людям собираться и седлать коней!

– Так уже!..

Решительно встав с кресла, я повернулся в ту сторону, где сидели братья-герцоги и Клара Мария.

– Прошу прощения, господа, – громко обратился я к ним, привлекая всеобщее внимание. – Я только что получил крайне важные известия из Москвы, и мне пора возвращаться!

– Прямо сейчас? – высоко подняла брови матушка.

– Немедленно, – кивнул я.

– Что же, прощайте! – осталась невозмутимой герцогиня.

На самом деле мы попрощались еще вчера. Я предложил ей поехать со мной в Москву, чтобы прожить остаток дней в покое, нянча внуков, но перспектива спокойной жизни вовсе не прельщала мою мать. Кто знает, сколько ей отмерил Господь, но она собиралась сыграть свою партию до конца. Твердо отказавшись, Клара Мария благословила меня и, не проронив и слезинки, отвернулась.

– Позвольте поблагодарить вашу светлость за гостеприимство и прошу не поминать лихом, – обратился я к отчиму. – Провожать нас не надо и… большое спасибо за лошадей!

Тот немного напрягся, когда услышал про лошадей, но, видимо, решил, что нервы дороже и почти счастливо улыбнулся.

– Прощайте, Иоганн Альбрехт! Мы будем скучать по вас… с радостью!

– Что же касается вас, любезный дядюшка, – повернулся я к Юлию Эрнсту, – то прошу помнить, что это из Брауншвейга до Москвы добираться очень долго, а вот из Москвы в Брауншвейг – рукой подать!

– Что вы имеете в виду? – напрягся герцог.

Однако я не стал отвечать ему и быстрым шагом спустился с трибуны, прямо к подведенному для меня жеребцу. Вскочив в седло, я окинул взглядом площадь, полную народа, пылающий костер, немного растерянные лица князей и их приближенных. После чего наткнулся на полный отчаянной надежды взгляд худенького босого мальчугана в драных коротких штанах и такой же рубашке.

– Чего ты ждешь, парень? – спросил я у Гюнтера и кивком показал ему на гарцующего рядом Пожарского, мол, садись к нему.

Мальчишка не заставил просить себя дважды и через несколько секунд уже сидел позади немного ошалевшего от такой наглости Петьки.

– Присмотри за ним, – с усмешкой велел я рынде.

– Как прикажешь, государь, – отозвался тот, успокаивая своего коня.