Последние сто дней рейха - Джон Толанд

Гюнше, казалось, потерял голос. Он изобразил рукой пистолет и приставил ее ко рту.

— Где Ева?

Гюнше показал рукой на приемную и наконец произнес:

— Она с ним.

Гюнше понадобилось несколько минут, чтобы выдавить из себя рассказ о том, что произошло.

Линге выглянул из комнаты, где находился Гитлер, и крикнул:

— Бензин! Где бензин?

Кемпке сказал, что он раздобыл около ста семидесяти литров и они находятся у входа в сад рейхсканцелярии.

Линге и доктор Штумпфеггер вынесли тело Гитлера, завернув его в солдатское одеяло. Лицо фюрера было наполовину видно, а его левая рука свисала. За ними шел Борман с Евой на руках. На ней было надето черное платье, и белокурые волосы свисали. Кемпке не мог смотреть на то, что Борман держит Еву на своих руках. Она всегда ненавидела Бормана, и Кемпке подумал про себя, что тот больше и шага не должен сделать. Кемпке бросил Гюнше: "Я понесу Еву". Он взял ее у Бормана. Левая часть ее тела была влажной, и шоферу показалось, что это кровь. За четыре пролета до выхода из бункера ее тело едва не выскользнуло из его рук. Кемпке остановился, не в состоянии идти дальше, но к нему присоединился Гюнше, и вместе они вынесли Еву в сад.

Русские снова начали артобстрел, и снаряды вгрызались в камень. Целыми остались только потрепанные стены рейхсканцелярии, да и те дрожали после каждого разрыва.

Сквозь оседавшую пыль в трех метрах от входа в бункер Кемпке увидел тело Гитлера. Оно лежало в небольшом углублении рядом с огромной бетономешалкой. Правая нога его была поджата — обычно фюрер так сидел, когда отправлялся в длительные поездки на машине.

Кемпке и Гюнше положили тело Евы справа от Гитлера. Артиллерийский огонь усилился, и им пришлось спрятаться во входе в бункер. Кемпке подождал несколько минут, затем взял канистру бензина и побежал к телам. Он поправил левую руку Гитлера, положив ее ближе к телу. Это было излишним, но Кемпке никак не мог заставить себя облить тела бензином. Ветерок пошевелил волосы Гитлера. Кемпке открыл канистру. Неподалеку разорвался снаряд, и на него посыпались обломки; у самой головы пролетел осколок. Кемпке снова спрятался в укрытии.

Гюнше, Кемпке и Линге ждали за дверями бункера, пока не утихнет обстрел, а когда представилась возможность, опять вернулись к телам. С чувством отвращения Кемпке полил их бензином, подумав, что делает это против воли. На лицах остальных читались те же чувства. Из дверей за происходящим наблюдали Геббельс, Борман и доктор Штумпфеггер.

Одежда на трупах промокла настолько, что даже сильный ветер не мог ее пошевелить. Обстрел возобновился, но трое продолжали лить из канистр бензин до тех пор, пока выемка, в которой лежали тела, не наполнилась им. Гюнше предложил воспламенить бензин ручной гранатой, но Кемпке сказал «нет». Сама идея взорвать тела гранатой казалась отвратительной. Он увидел большой кусок тряпки рядом с пожарным шлангом, показал его Гюнше, и тот смочил ее бензином. "Спички!" — крикнул Кемпке.

Геббельс передал ему коробок. Кемпке поджег тряпку, и Гюнше подбежал с ней к телам и бросил на них. Поднялся огненный гриб и затем черное облако. На фоне горящего города это был небольшой пожар, но, пожалуй, самый страшный из всех. Все смотрели на огонь словно завороженные.

Огонь медленно пожирал тела. Понадобился еще бензин, и Гюнше, Линге и Кемпке еще в течение трех часов поливали им тлеющие трупы.

За девятнадцать дней умерли три руководителя воюющих государств — один покончил с собой и один погиб от рук собственного народа. Два из них Рузвельт и Гитлер — возглавили свои страны одновременно, в 1933 году, и обоих сподвижники называли «шеф», однако на этом их сходство и заканчивалось.

Было около половины восьмого утра, когда измученные Гюнше и Кемпке вернулись в бункер, закончив выполнение задания по кремации. В зале совещаний царил бедлам. Начальник охраны Раттенхубер и командующий «Цитаделью» Монке откровенно рыдали; другие спорили по мелочам в состоянии, близком к истерике. Без фюрера они все, казалось, не знали, что им делать. Наконец Геббельс, новый канцлер, взял себя в руки. В новом качестве он созвал совещание и попросил прийти Бормана, Монке, Бургдорфа и Кребса. Одним из первых решений Геббельса был приказ Раттенхуберу захоронить останки фюрера и Евы в саду рядом с домиком Кемпке. Они стали рассматривать возможность отправки Кребса, который говорил немного по-русски, через линию фронта, чтобы начать переговоры для заключения некоего соглашения о прекращении огня.

Вейдлинг еще не знал о смерти Гитлера. В тот день он получил сообщение от Кребса, в котором ему предписывалось немедленно явиться в бункер и запрещалось прорываться из Берлина, даже маленькими группами. Это было чистым безумием, и Вейдлингу очень хотелось не подчиниться приказу; через двадцать четыре часа ни о каком прорыве не могло быть и речи. Колонны противника уже вклинивались в район Потсдамерплац, а передовые отряды уже двигались по Вильгельмштрассе к министерству воздушного флота.

Вейдлингу понадобилось около часа, чтобы добраться до канцелярии, находившейся на расстоянии чуть больше километра от его штаба, и он оказался в бункере только с наступлением темноты. Его поразила возбужденная атмосфера в коридорах, и ему показалось, что что-то произошло, когда он увидел Геббельса, сидящего за столом фюрера. Кребс угрюмо попросил Вейдлинга не разглашать секрет и сообщил о самоубийстве Гитлера.

Пораженному Вейдлингу сказали, что о смерти фюрера сообщили только Сталину и никому больше. Кребс сказал также, что лично собирался рассказать Жукову о самоубийстве Гитлера и о создании нового правительства. После этого он собирался попросить перемирия и начать переговоры о капитуляции Германии. После смерти Гитлера его желание сражаться с большевиками до последнего солдата вдруг куда-то пропало.

Вейдлинг не поверил, что Кребс говорит об этом всерьез и с недоверием посмотрел на него:

— Как военный вы считаете, что Верховное главнокомандование русских согласится вести переговоры о перемирии, когда они уже могут сорвать созревший плод?

По его мнению, следовало вести переговоры о безоговорочной капитуляции. Только это могло прекратить бесполезную битву за Берлин.

Геббельс закричал, что о капитуляции не может быть и речи. Когда он начал говорить, то казалось, что он приспосабливает реальность к своим потребностям. Выполнить последнее желание Гитлера было для него святой обязанностью, и Кребсу разрешили вести переговоры только о перемирии.

На обратном пути Кемпке прошел мимо комнаты доктора Штумпфеггера и увидел сидящую за столом Магду Геббельс. Она выглядела безучастной, но Кемпке узнала и попросила его войти.

— Я на коленях умоляла фюрера не совершать самоубийства, — сказала она без всяких эмоций в голосе. — Он взял меня нежно за руку и тихо заметил, что должен уйти из этого мира. Он считал, что это единственный способ дать Деницу возможность спасти Германию.

Кемпке решил отвлечь ее от безрадостных мыслей и сказал, что имеется реальная возможность спастись. Он сообщил, что у него в распоряжении имеются три бронемашины, на которых он может вывезти всех в безопасное место.