Slash. Демоны рок-н-ролла в моей голове - Сол Слэш Хадсон

Мы еще поездили по Европе, а затем вернулись в Южную Америку. Наш последний концерт в Аргентине состоялся 17 июля 1993 года. Насколько я помню, мы играли до двух часов ночи, а затем оккупировали бар отеля до шести утра. Когда мы вернулись в Лос-Анджелес, мы с честью завершили самое длинное турне в истории рок-музыки. За два с половиной года мы отыграли 192 концерта в 27 странах. Более семи миллионов человек посмотрели наши выступления. На самом деле я не слежу за своими достижениями, но если бы я это сделал, то в первую очередь указал бы именно это.

Я вернулся в Лос-Анджелес смертельно уставший и сразу отправился в гости к мачехе Рене на какой-то семейный сбор. Мачеху звали Ди, но все называли ее Ма, потому что это была очень милая старушка лет семидесяти или около того. У нее был уютный дом, и в нем повсюду висели семейные фотографии. Он был милым во всех отношениях. И посреди этого странного маленького сборища у меня из кармана выпал пакетик кокаина.

Перед тем как отправиться на последний круг по Южной Америке, мы с Мэттом и Даффом часто нюхали кокаин, когда были в городе. В один из таких вечеров перед отъездом мы снюхали все, что у нас было, и я помню, как подумал, что мы, кажется, покупали больше. Я положил запасной пакетик к себе в карман куртки и забыл о нем. Потом поздно вечером я пытался его найти и не смог – обшарил всю куртку и джинсы, подумал, что, должно быть, где-то его потерял, и лег спать с Рене.

В тот момент, когда я увидел его на полу, Рене тоже его увидела, и я сразу же поставил туда ногу, пока пакетик не заметила Ма или еще кто. Затем я как бы естественно «проверил» шнурки и поднял пакетик. Вернувшись домой мы начали нюхать, и я понял, что эта штука была со мной в куртке в течение всего южноамериканского турне – я свозил кокаин в Южную Америку и обратно, и это забавно, потому что Южная Америка – последнее место, куда нужно приезжать со своим добром.

Это был уже не первый раз, когда я предотвратил международную катастрофу: в первый раз, когда мы путешествовали по Южной Америке, меня чуть не депортировали обратно в Англию, потому что у меня не было ни американского, ни британского паспорта, а срок действия рабочей визы истек. Вся группа прошла таможню, а меня задержали власти Лос-Анджелеса. Единственным человеком, который остался со мной, был мой охранник Ронни. Казалось, все плохо: я сидел в камере предварительного заключения в шортах, кожаной куртке, футболке и цилиндре в окружении вооруженных охранников. Один таможенник-американец азиатского происхождения на полном серьезе объяснял мне, в чем дело, а его младший помощник знал, кто я такой, и это только усиливало подозрения, которые его босс ко мне испытывал. В итоге нам разрешили заплатить стодолларовый штраф, а у меня не оказалось с собой денег. У Ронни тоже ничего не было, поэтому он пошел попрошайничать в терминал прилета лос-анджелесского аэропорта.

Несмотря на все взлеты и падения, нам удалось устроить несколько потрясающих шоу, которые, когда я их вспоминаю, можно поставить в один ряд с концертами моих кумиров детства. У нас была очень устойчивая химия и неоценимая динамика. Мы вошли в историю, а потом, когда все закончилось, я понял, что абсолютно выгорел, и, как бы трудно мне ни было в этом признаться, впервые в жизни я был рад оказаться дома. Споры и борьба за то, чтобы завершить турне, достали меня больше всего остального: бесконечная эмоциональная карусель и нестабильность ситуации сильно выматывали. Когда я вернулся домой, мне пришлось, мягко говоря, заново адаптироваться к нормальной жизни.

Я продал Уолнат-хаус, и мы с Рене купили домик на Малхолланд-драйв, где я изо всех сил пытался замедлиться, насколько это возможно, и давалось мне это непросто. Я устроил там настоящий зоопарк для рептилий – миллион всяких змей и все такое. Я построил небольшую студию над гаражом, и когда у меня снова появилось назойливое желание работать, я начал заниматься демо для песен, которые написал в дороге.

Я стал тусоваться с Мэттом и записывать демо-версии этого материала просто для удовольствия, а Майк Инез из Alice in Chains и Гилби начали приходить играть с нами. Мы втроем поймали волну и каждый вечер играли и записывались. Мы не знали, что из этого получится. В какой-то момент я сыграл свой материал Акселю, и он не проявил к нему никакого интереса.

Меня это вполне устраивало. Я писал ради того, чтобы писать, сочиняя музыку, которая показывала, где я сейчас нахожусь. Я не преследовал идеи написать альбом для Guns или во что там он мог превратиться в будущем – просто наслаждался музыкой, не испытывая на себе никакого давления.

Мы записали около двенадцати песен. Последнюю из них я свел как раз в ночь землетрясения в Нортридже в 1994 году. Я закончил около четырех утра и спустился в спальню. Рене спала, работал телевизор, я положил в тумбочку демо-записи песен, которые в будущем станут проектом Slash’s Snakepit, и лег спать. Как только я выключил свет, началось землетрясение. В шкафчике, который выезжал из изножья кровати, стоял телевизор. В этот момент он был поднят, а телевизор работал, и, когда он полетел на кровать прямо между мной и Рене, то взорвался, и в доме вырубилось электричество. Следующие пять минут мне казалось, что наш дом трясет Годзилла. Я даже не сразу понял, что происходит.

У нас тогда гостил двоюродный брат Рене. Он впервые оказался в Лос-Анджелесе, в тот день мы с ним обедали на Мелроузе, и он спросил у меня, что такое землетрясение. В смятении я вспомнил о нем. Он спал дальше по коридору, в кабинете рядом с комнатой, полной ядовитых змей. Я вытащил Рене из постели и подвел ее к двери нашей спальни. Она оказалась настолько дезориентирована, что раза три ударилась головой о дверь, прежде чем выйти. Убедившись, что она в порядке, я пошел по коридору и постучал в дверь кабинета. В этой комнате стоял огромный шкаф, и брат Рене спал около него прямо на полу. Я запаниковал и позвал его, но ответа не было. Я решил, что его, наверное, придавило шкафом, а потом он наконец отозвался. Как и его сестра, Грег несколько раз ударился головой о дверь, пытаясь выйти из комнаты.

Дом все еще трясло, а мы втроем уселись у двери в спальню. Рене стояла между нами без рубашки, и она была довольно хорошо сложена. Несмотря на то что происходило вокруг, я все еще находил это довольно забавным. Проходили волна за волной, и каждый раз казалось, что на дом нападает кто-то очень большой. Шум стоял оглушительный: звенели стекла, падала мебель, выли наши восемь кошек, а львенок, которого мы держали в ванной, визжал как сумасшедший.

Мне показалось, что мы просидели так несколько часов, пока не утихли отголоски последней волны. Повреждения были невероятные. Телевизоры оказались воткнуты в автоматы для игры в пинбол, холодильник пролетел через всю кухню, огромные панорамные окна на фасаде дома все побились. Больше всего меня беспокоило то, где сейчас мои три кобры, аризонские ядозубы и другие ядовитые и потенциально опасные рептилии. Я подождал, пока в доме не стало достаточно светло, и только тогда открыл дверь в комнату, где они жили, потому что искать ядовитых змей в темноте – не самая лучшая идея. Каким-то образом ни один из террариумов не сломался, и все змеи сидели там как ни в чем не бывало.