Ледобой-3. Зов - Азамат Козаев

убирайся за тридевять земель, чтобы ни одна живая душа тебя не нашла…»

Сивый кивнул старику на колдуна. Что это с ним? С кем это он? Ворожец мрачно пожал плечами — не знаю.

«К дерабанну Зла твою ладью! И эти трое — не самое страшное. Ты ещё жив, погони коня, ускачи, затеряйся в лесу!..»

Трое? Какие трое? Сивый на пальцах показал, задумался на мгновение и с вопросом в глазах кивнул за спину.

Трое… трое… Старик пожал плечами, нет, не понимаю, о чём он.

«Слушай меня! Слушай меня, я сказал! Ударь коня пятками и скачи во весь опор! Делай сейчас, иначе будет поздно!»

На мгновение или два хизанец, показалось, весь обратился в слух, даже сощурился как человек который отчаянно вслушивается в мир и ловит знакомые звуки.

«Какие язвы? Ты о чём? Ох, не вовремя ты разбудил совесть! Подстегни коня и мчи, что есть духу!»

Старик показал на Ужега и мотнул головой. Не отвлекаемся, у нас свои дела. Повторил:

— Чарзара бить всё равно придётся. Но пока рано. Слишком много у хизанца чудес в рукаве. И это то, что мы знаем. А чего не знаем?

Безрод на мгновение задумался, бросил на старика острый взгляд, усмехнулся, кивнул.

— Ну что, договорились?

Бояны как один повернулись на голос. Ты гляди, ожил!

— С кем это ты говорил? Ничего не хочешь рассказать?

Хизанец открыл было рот, счёт-два соображал, потом вздохнул и махнул рукой. Не скажу. По крайней мере не теперь. Скоро сами всё узнаете.

— Так согласны?

— Согласны, — после нескольких мгновений молчания старик медленно подошёл к Ужегу. — Но получишь ты своих только после того, как расскажешь всё и мор пойдёт на убыль.

— Больше того, я соглашусь на суд и приговор.

— Вздумаешь хитрить, силком, ровно скотину, напою твоих моровой водой. И будь уверен, рука у меня не дрогнет, — ворожец показал громадный кулак. — И на ведовство своё не надейся. Мор пережил и тебя переживу.

Хизанец раскрыл рот. Перевёл недоумевающий взгляд на Сивого, даже пальцем для верности на старика показал, бровями переспросил.

Безрод усмехнулся, кивнул, а Стюжень мрачно добавил:

— Неудобно, когда дыры в щеках. Мало того, что еда вываливается, а питьё проливается, так и гной, зараза, на язык попадает. Весь рот в это гнуси, аж зарезаться хотелось. Сам-то рот прикрой, муха залетит.

Уже в самых дверях Сивый оглянулся, медленно стёр ухмылку с губ и выглянул на хизанца полновесно, в упор. Ешь, соратничек, не обляпайся. Ужег сначала ничего не понял, а чего это пол и свод завертелись, а доски пола оторвались от подлежащих поперечных балок и приложили по лицу? А потом пришло дивное — человек никогда не замечает, как проваливается в сон, а тут горницу отовсюду заволакивать начало, и будто вытирает настоящее: всё поблекло, заволновалось, ровно в знойном мареве, серый туманище откуда-то нанесло, и студёно стало, точно боги обратно на полночь унесли, да в лед и швырнули.

— Боги, боги, выколачиваете меня о разные земли, ровно половик палкой, — колдун обхватил голову руками и попробовал остановить верчение. — Туда-сюда-туда-сюда. Думаете, чище стану?

Ужег встал на колени не с первой попытки, какое-то время даже казалось, что стоймя стоять разучился, всё вбок вело. Наконец поднялся. Уставился в закрытую дверь.

— Да, вой с рубцами на лице, я понял, насколько сильно ты жаждешь стереть меня с лица земли, — хизанец неуклюже повалился на зад, крепко приложился спиной о лавку, бессильно откинул голову. Лишь бы не укатилась. — Чарзар, выродок, сегодня я смотрел в глаза твоему страху. Не знаю, кто из вас кого переживёт и на сколько, но когда встретитесь, держи рот открытым. Зубы застучат. Выдадут.

Глава 32

Чаян шёл широким шагом, только полы летней расшитой верховки волнами вокруг ног заворачивались. Шестак, хоть и помоложе лет на тридцать, и то не успевал. Семенил, утирал испарину, пытался взывать, задыхался, бросал это дело и вновь семенил.

— Ба… батюшка… куда же… Ить ведь воз… возраст!

— Не бзди, окунь! Жабры шире!

Ох, Чаян, батюшка, нешто можно так? Не мальчик уж, беречь себя надо! А прихватит сердце? Что тогда делать? Приказчик послушно глотал за боярином пыль и привычно себя успокаивал: доля такая. Это они с Дубиней-купцом бодаются, кто крепче. Два старых дурня, простите боги за непочтительность. Нет, оно, конечно, понятно, оба вдовые, но прыгать из ложа одной молодки в другое — это чересчур. Говорят же, кто чем заправился с тем и справился. Загрыз капустки и моркови, так и волочишь еле-еле ноги. Какие уж тут красотки-молодки. Умял жарёху — загрыз молодёху. Мясо к мясу. А уж то, чем боярина сейчас накрутили… упасите боги от такого на веки вечные! Несётся, ровно скаковой жеребец, вот-вот сердце выскочит!

— Ворожца они притащили! — Чаян летел по Сторожищу, и народ от боярина сам отпрыгивал, ровно валун катится, гляди по сторонам, не зевай. — Сквозь землю видит! Через стену зрит! Тьфу, пустобрёхи!

— Ба… тюшка, ить ведь… кони есть! Можно… на лошадке!

— Из-за моря притащили! — ревел старик. — Своих мало! Да они пятки Стюженя и Урача не стоят! Мать вашу через колено, дурачьё!

Подскочил к воротам терема, затарабанил, что было мочи.

— Кто там? — стражник у ворот откинул окошко. — Чаян Умилыч, ты чего… такой?

— Какой надо! Открывай! Вести для князя, пусть бы их пополам разорвало!

— Кого? Вести? — не понял дружинный, распахивая малые ворота.

— Кто их принёс, — рявкнул Чаян и унёсся к терему.

— Ба… тюшка, ступени же! — Шестак припустил следом.

Так и неслись: старый — через ступень, молодой — скок на каждую, язык на плече.

— Нет, ты понял⁉ — Чаян влетел в думную, кивком отослал дочь с детьми, а на Отваду выкатил такие огромные и бешеные глаза, что тот невольно сдал на шаг назад.

— Да что случилось?

— Ах твари, ах паскуды, — уперев руки в боки, старик заходил по думной от стены к стене. — Только что с боярской думы, и ведь что удумали подонки — ворожца притащили из-за моря! Дескать, наши мышей не ловят!

— Стой, ничего не пойму. Ну дума, ну собираетесь вы там своим боярским кружком, так ведь я всё про то знаю.

— Только что оттоль! — Чаян подскочил к Отваде и затряс пальцем в свод. — Что они там языками несли, ты узнаешь только к вечеру, а я тебе вести притащил, горячие с пылу с жару! Вот они, ещё язык дымится!

Отвада скривился. Тестя разъярить не так чтобы просто, для этого нужно постараться особо, и пока старик не выкипит, ровно котелок с варевом, к сути не перейдёт. Ну, князь, давай, садись на лавку, скрести руки на груди и жди.

— Нет, я ещё разумом твёрд! Знаю, что тебе известны все наши боярские сплетни, ну там: князь больно притесняет, развернуться не даёт, а боярину да торговому человеку межи да границы — что удавка на шею…

— Старые песни, — Отвада не стал скрывать, просто развёл руками и согласно кивнул. — И как хотят князя поменять, чтобы меня не стало, а в терем въехал торгаш — тоже знаю. И про сговор с оттнирами в ту войну знаю. Не делай страшные глаза… да-да, сговорились, а тебе не сказали, чтобы возмущаться не начал. Ты и остальные старики. Они уверены: вас на новый лад переделывать — только портить. Легче на мясо порубить.

Чаяну ровно под дых оглоблей въехали. Старик начал хватать воздух ртом, всё порывался что-то сказать, да будто забыл, как звуки в слова складывать. Отвада пояснил сам.

— Не быкуй, глаза выскочат. Сами недавно узнали. Пережить ту осаду мы не должны были. Сдали бы город бояре. Да, видишь, Сивый вылазку затеял, а там и войну переломил. Ох, крепко он со своими застенками думки им порушил. Так то, конечно, орали, дескать, душегуб, подлец и предатель, а на самом деле чихать им на Безрода, да и на тебя со мной. Лишь бы на пути не стоял, и будь ты хоть трижды Тёмный, оберегом осенятся, да мимо пройдут. Золото не пахнет.

— Как узнал? — Чаян потемнел, ровно год в порубе просидел на хлебе да воде.

— Годовик перед смертью шепнул. Я тогда не понял, зато теперь яснее ясного сделалось. Ублюдок, что нож в него всадил, видать, решил и духом старика сломать, рассказал, что в ту войну задумали. Дескать, вы сами не знали, что по лезвию ходили, а мы ведали про то и про многое