Солнце, луна и хлебное поле - Темур Баблуани

означают убийство. Смотри, что получается, – он провел указательным пальцем по строке, – двенадцатый прикончил двадцать восьмого.

А ведь когда я опускал конверт в почтовый ящик, что-то пробежало внутри меня, и я засомневался: «А стоит ли это делать?» Но тогда так все и кончилось.

– Ты не удивлен, что он помнил мой номер? – спросил я Хаима.

– Нет, у него была очень хорошая память.

– Он когда-нибудь спрашивал обо мне?

Хаим наморщил лоб и помотал головой:

– Нет, не припомню.

В этот момент на письменном столе зазвонил мобильный телефон. Он подошел, взглянул на номер и ответил по-английски. Затем сел на стул, достал из ящика стола лист бумаги с напечатанным текстом и просмотрел его. В какой-то момент мне показалось, что он разозлился, но вскоре он успокоился и даже рассмеялся. В конце концов он закончил беседу, повернулся, и на его лице появилось удивление, будто он уже и не помнил о моем присутствии.

«Поди пойми, что ему придет в голову завтра», – подумал я и улыбнулся:

– Это я, парень.

Он подошел и опять сел напротив меня:

– Спать не хочешь?

– Нет.

Он помедлил секунду:

– Большое спасибо, что не скрыл от меня правду, честно говоря, я не очень надеялся, что ты так себя поведешь.

– Плевать мне на твое спасибо, – ответил я.

Несколько секунд мы глядели друг другу в глаза.

Я взял бутылку:

– Выпьешь?

– Нет, – холодно ответил он.

Я наполнил стопку.

– Вопрос у меня к тебе, – сказал я.

– Слушаю.

– Зачем ты купил дом шляпника Нестора?

– Этот дом мне всегда нравился.

– Врешь.

У него изменилось выражение лица:

– Что такое, Джудэ, что за игру ты мне предлагаешь?

– Хочу выпить за тебя.

– Обойдусь как-нибудь.

– В подвале того дома ты сжег тридцать миллионов долларов. И это в то время, когда люди за сто долларов режут друг другу глотки. Это не все могут выдержать, у меня бы, к примеру, сердце разорвалось. Горжусь тобой. За тебя, будь здоров! – пригубил и я выпил до дна.

Он пришел в замешательство.

– Может, скажешь, откуда я взял эти деньги?

– Они были замурованы в стену подвала.

– Кто тебе это сказал?

– За отопительными трубами лежал Касум Мамедов и смотрел на тебя. К тому времени он был уже горьким пьяницей, такому никто бы не поверил, решили, что он сбрендил. Но я-то знаю, что он говорил то, что видел.

– Сумму тоже он вычислил?

– Нет. Когда я сидел в Караганде, там один московский профессор рассказывал ворам в «законе», как грузинские евреи ухитрились переслать израильскому правительству тридцать миллионов долларов в помощь семьям погибших на войне солдат.

– Ну и как же?

Я слово в слово рассказал все, что услышал тогда от профессора.

– И ты поверил во все это?

– У меня были для этого все основания, ничего не поделаешь.

– Какие еще основания?

– Я видел, как жгли доллары в камине.

– Где?

– В школе, в кабинете директора, кинопроектор стоял.

Зрачки у него сузились, он спросил:

– Почему ты скрыл от меня?

– Догадался, что лучше мне было не знать об этом.

Некоторое время стояла тишина, он задумчиво смотрел на меня.

– А я какие деньги сжег, не скажешь?

– Те самые, которые евреи собрали, чтобы отправить в Израиль, – ответил я.

– Но если те деньги один раз уже сожгли, откуда они могли появиться в подвале? – как будто насмешливо спросил он.

– Тогда сожгли не настоящие доллары, изготовили копии и их сожгли.

Улыбка сошла с его лица:

– А это кто тебе сказал?

– Сам догадался.

Он уставился на меня, как на незнакомца, как будто впервые увидел.

– Из предосторожности об этом знали, наверное, всего три-четыре человека.

– Хм-м, – сказал он, и все.

– А если бы в Америке не напечатали легальные купюры? Что тогда? Вот и подстраховались, спрятали настоящие купюры в подвале дома Нестора. Если бы все пошло гладко, их бы потом сожгли.

Я затушил сигарету, отодвинул пепельницу и спросил:

– Я прав, брат? Ведь все так и было?

Он не ответил.

– Четыре набора копий попали в руки КГБ, пятый, который ты отправил со мной в Ленинград, дошел – его смогли переправить в Финляндию, оттуда в Америку. Но пока из Америки шел ответ, здесь арестовали всех, причастных к этому делу, кроме шляпника Нестора. На него не настучали, да и не вспомнил никто о нем. Зато сам он так перенервничал, что у него разорвалось сердце, и он умер.

Хаим с удивлением, смотрел на меня. Услышанное превосходило его ожидания:

– Как я слышал, и половина арестованных евреев не вернулась из заключения. Но как минимум одному из тех, кто знал тайну, все-таки повезло, и спустя много лет он смог уехать в Израиль, уехал и увез тайну с собой. Не так ли?

Он не издавал ни звука.

– Прошло двадцать пять лет, Советский Союз распался, тут ты и появился. В течение всего этого времени тридцать миллионов долларов были замурованы в стене подвала. Тот дом ты купил, не торгуясь. Потом вместе с каким-то уважаемым старцем ты разобрал стену в подвале, достал деньги и сжег их. Сжег, и тем самым грузинские евреи рассчитались с американцами. Ведь так? Я ничего не упустил?

Хаим помолчал, затем тихим голосом спросил меня:

– В чем дело, Джудэ? Что ты копаешь? Зачем тебе это?

– Хочу напомнить, что дело это не обошлось без меня, – сказал я.

– Произошло ли все это на самом деле, еще вопрос. Но как бы то ни было, тебя это не касается. Забудь!

На языке крутилась ругань, но я сдержался.

– Ты считаешь, что моей заслуги тут нет?

– Чего ты требуешь?

– Так ты думаешь, мне что-нибудь причитается?

– Говори.

– Я ничего не требую, просто не хочу, чтоб ты меня за дурака держал.

– И только?

Я хотел сказать: «Если б не ты, мой близкий друг, у меня была бы не такая жизнь…» Но не сказал, разве он и сам не знал об этом.

– Пошел ты… – выругался я, – было время, я тебя братом считал.

Он откинул голову:

– Ты когда-нибудь думал меня убить?

– Раньше – да, до того, как повидался с Манушак.

Он задумался.

– Напрасно нервничаешь, – сказал он и тяжело вздохнул. – Если бы твоя смерть помогла оживить Трокадэро, тогда не знаю, как бы я поступил, но теперь можешь быть спокоен, тебе ничего не угрожает, никто тебя не тронет.

На какую-то секунду в его взгляде промелькнуло сочувствие, и я вспомнил того Хаима, который много лет назад отдавал мне остатки мороженого: «На, это твое, ешь».

58

Хаиму было