От Лукова с любовью - Мариана Запата

Но Иван по-прежнему был со мной.

Когда икота немного утихла, когда я наконец начала успокаиваться и мне показалось, что я снова могу дышать, одна их рук, пересекавших по горизонтали мою спину, пошевелилась. Ладонь Ивана, опустившись мне на поясницу, скользнула вверх, делая круги по моей спине – один, два, три, четыре, пять, – а потом вернулась вниз и снова поползла вверх.

Мне уже не хотелось плакать. Но я не осознавала, что еще больше мне не хотелось оставаться одной.

И я не собиралась вдаваться в размышления по поводу того, что именно Иван оказался тем человеком, который утешил меня, тем человеком, который понимал меня лучше, чем все те, кто сидел в ресторане.

Медленно и с большей робостью, чем это было необходимо, поскольку не было никакого смысла говорить о личном пространстве, когда речь шла о нас с Иваном – ведь он знал мое тело лучше, чем любой другой мужчина, и прикасался ко мне чаще, чем прикасался и, вероятно, прикоснулся бы в будущем любой другой, и обнимал меня чаще, чем кто-либо до него, – я обвила его руками за талию и обняла в ответ.

Я не благодарила его. Я подумала, что он поймет, что значат мои объятия. Спасибо тебе и большое спасибо за то, что ты – такой большой и такой чистый, мой язык ни за что не смог бы воздать ему должное. Все мои неприятности были из-за моего языка, но поступки не могут лгать.

Продолжая делать круговые движения ладонью по моей лопатке и остановившись на полпути, Иван сказал – не спросил:

– С тобой все в порядке.

Я кивнула, прижимаясь к нему, кончик моего носа касался мощных грудных мышц Ивана. Потому что со мной было все в порядке. Потому что он был прав во всем, что говорил. И я точно знала, что со мной все будет в порядке, потому что он верил в меня. Иван. Кто-то. Наконец-то.

Я втянула воздух, подавив стон, чувствуя себя дерьмово, но уже не испытывая жалости к себе. Какая-то часть моего мозга пыталась сообщить моей нервной системе, что я должна чувствовать себя смущенной, но я не смогла. Даже чуть-чуть. Я никогда не считала свою сестру слабой от того, что она плакала из-за всякой ерунды.

Отец сделал мне больно.

А Джесмин, как в детстве, так и став взрослой, никогда не знала, что с этим делать.

– Ты хочешь уйти или вернуться в ресторан? – прошептал Иван, все еще поглаживая меня по спине.

Я не думала об этом, стоя на улице и не шевелясь, только обхватив руками узкую талию перед собой. И, услышав свой хриплый и сдавленный голос, я уж точно не позволила чувству стыда овладеть мной. Может быть, во всем этом была отчасти моя вина, но и вина моего отца тоже.

– Давай вернемся в ресторан.

Иван довольно хмыкнул, не отрывая лица от моей макушки.

– Я так и думал.

– Ситуация уже неловкая, можно сделать ее еще более неловкой, – резко проговорила я, не будучи абсолютно уверенной в этом.

Грудь под моей щекой дрогнула, а потом я увидела, что Иван отклонился назад, положив свои сильные ладони мне на виски и сцепив длинные пальцы у меня на затылке. Он не моргал. Он просто с чертовски серьезным выражением лица посмотрел мне прямо в глаза и сказал:

– Может быть, мне иногда хочется дать тебе пинка под зад и сказать тебе, что ты – отстой, когда ты совершаешь ошибку и когда не совершаешь ее, но ты знаешь, что это только потому, что кто-то должен держать тебя в узде. Но я сказал то, что думал. Ты – самая лучшая из всех моих партнерш.

И уголки моих губ чуть-чуть растянулись в слабой, слабой, слабой улыбке.

По крайней мере так было, пока он говорил.

– Но я больше никогда в этом снова не признаюсь, поэтому хорошенько запомни это, Фрикаделька, пригодится на черный день.

И тут же на моем лице застыла слабая детская улыбка.

Иван осторожно тряхнул мою голову, его изогнутые губы приоткрылись, потом открылись совсем.

– И если твой отец снова скажет тебе что-то подобное или начнет говорить какую-нибудь чушь насчет того, что мы – не настоящие спортсмены, то у нас будут проблемы. Я был любезен, потому что он – твой отец.

Я кивнула, потому что это единственное, на что я тогда была способна.

Иван опустил руки, по-прежнему глядя мне в глаза, и я тоже опустила свои, отстранившись от него на пару сантиметров.

– Я всегда прикрою тебя, ты знаешь об этом, – твердо сказал он, и его слова звучали искренне.

Я опять кивнула, потому что это было правдой, а также потому, что он должен был знать, что я тоже прикрою его. Всегда. Даже через год, когда он будет кататься с кем-то другим. Всегда.

Мне не пришлось говорить «давай пойдем в ресторан». Этот мужчина знал язык моего тела лучше, чем кто-либо, поэтому меня не удивило, когда мы оба одновременно повернулись к дверям. Я вытерла глаза, пока он открывал передо мной первую, а потом вторую дверь. Понимала ли я, что выгляжу так, будто плакала без малого полчаса? Да.

И мне было на это наплевать.

Когда официантка покосилась на нас с Иваном, а потом резко остановилась, я не спрятала глаз. Я просто посмотрела на нее. Возможно, у меня смазался макияж, глаза, должно быть, опухли и покраснели, и лицо тоже выглядело не лучшим образом. Но я шла, не останавливаясь.

И когда рука Ивана всего на пару секунд проскользнула в мою и, сжав мою ладонь, тут же выскользнула обратно, как будто ее сначала и не было там, я сглотнула и высоко подняла голову.

Разумеется, издали было видно, что за столом сложилась неловкая ситуация. Единственным человеком, кто шевелил губами, была моя сестра Руби, и, судя по выражению ее лица, она, видимо, сама не понимала, о чем говорит, но все остальные, включая моего отца, казалось, просто уставились прямо в свои тарелки. Меня не удивило то, что я испортила ужин, это не доставило мне удовольствия.

Я не хотела этого.

Шмыгнув носом, пока они меня еще не слышали, я, прикоснувшись рукой к спинке стула, взяла себя в руки.

– Я вернулась, черти, – сказала я своим вредным голосом, отодвигая стул.

Все удивленно подняли на меня глаза как раз в тот момент, когда я плюхнулась на стул. Иван сделал то же самое.

– Я уверен, что она всего лишь стянула конфеты у детей и не пыталась поколотить их, – сухо проговорил он, подвигая свой стул к столу, беря салфетку и накрывая ею колени. – Только один из них расплакался.

Мои губы дернулись в улыбке, несмотря на то что в глазах ощущалась сухость, а лицо горело.

Никто из моих родственников не сказал ни слова. Все молчали целую минуту. Может быть, даже две минуты…

Пока…

– Тебя ужалила оса в оба глаза, пока вы были на улице, а? – протрубил мой брат Джонатан, глядя на меня с таким лицом, которое совсем не соответствовало его словам.

Я подмигнула ему, не обращая внимания на тяжесть в груди, и сказала: