У вас один общий друг - Картер Бэйс

– Элис, почему ты не поддерживаешь Рокси?

– Элис?

– Ау-у-у-у!

Наконец Элис ответила.

– Привет. Извините, я здесь. Не знаю, кто с кем будет вместе, только, похоже, Питтипэт, – ты теперь новое увлечение Билла. Поздравляю.

– Ну слава богу. Разве ты не этого хотела?

– Вот именно. Слушайте, – написала Элис. – Я вас люблю и жду не дождусь, когда мы пообщаемся лично – главное, чтобы Рокси поскорей вернулась в город, – но прямо сейчас я на свидании, поэтому мне пора.

– ЧТО-О-О-О-О???????

– С КЕ-Е-Е-Е-ЕМ??????

Но Элис уже убрала телефон в сумку.

– Спасибо, что пришел, – сказала она.

– Спасибо, что пригласила, – ответил Феликс.

Они пришли рано, в числе первых. Феликс был слишком высокий и тощий, однако он ухитрился сесть поглубже и, как ребенок, взглянул на потолок.

– Ух ты, как красиво.

– Неплохо, – ответила Элис, тоже откинувшись в кресле. Нью-Йорк – город огромных коробок, разделенных на крошечные комнатки. Обнаружить в одной из таких коробок просторное помещение – все равно что найти клад. Элис взглянула на разверзшийся над ней кремовый потолок, украшенный позолоченными листьями, и впервые за долгое время вспомнила о кенаре Гэри. Ему бы здесь понравилось. Он любил вылетать из клетки, и чем больше места было вокруг, тем сильнее радовался. Счастлив ли он, что теперь над ним нет потолка? Неизвестно.

– У нас хорошие места, – заметил Феликс.

– Верно, – отозвалась Элис. – Она действительно заморочилась с местами. Зато звезду шоу будет хорошо видно.

– Знаешь, когда я бываю на концерте, то предпочитаю сидеть поближе, чтобы сосредоточиться на технике, на оркестровке… оркестрантов оркестра… – Феликс осекся. Элис рассмеялась. – Сразу понятно, что я никогда не был на концерте.

– Ничего не понятно.

У Феликса задергалось колено. Элис заметила. Он заметил, что она заметила, и усилием воли заставил себя перестать.

– Ты как?

– Нормально. – Он неуверенно улыбнулся.

– Нервничаешь?

– А что, похоже?

– Немножко.

– Чего мне нервничать? Это же не я должен выйти на сцену и сыграть… – Он взглянул в программку. – Сонату номер девять Бетховена. «Крейцерову сонату». Ого! Она сложная!

Элис рассмеялась.

– Еще какая!

– Особенно та часть, где… – Феликс попытался изобразить скрипку, вызвав недоуменные взгляды ценителей музыки. Элис чрезвычайно развеселилась.

– Знаешь, – проговорила она, глядя в потолок. – Когда-то я играла «Крейцерову сонату» вместе с ней.

– Правда?

– Ага. Более того, мы исполняли ее на этой сцене. – Она указала на пустые коричневые стулья и черные пюпитры.

– Вот это да! – сказал Феликс и, не в силах сдержаться, добавил: – Кстати, я в курсе. У тебя в фейсбуке есть видео.

– Точно, я и забыла! – рассмеялась Элис.

– Ты здорово играла! Я понимаю, Карнеги-холл, все дела, но играла ты просто потрясающе.

– Спасибо.

– Сыграешь как-нибудь для меня?

Впервые за много лет Элис не стала говорить, что больше не играет и не уверена, сможет ли что-нибудь вспомнить.

– Посмотрим, – ответила она и с вызовом добавила: – Зависит от того, понравишься ты мне или нет.

– Ладно, принесу тебе мятные печенюшки и постараюсь заслужить твою благосклонность. – С этими словами Феликс воздвигся из кресла и принялся пробираться к проходу.

Элис осталась одна. Она вынула телефон и открыла фотографию, на которую смотрела весь день. Завтра она запостит ее на фейсбуке в качестве обновления поста четырехлетней давности, но сегодня снимок принадлежал только ей. Это был скриншот электронного письма. «От имени приемной комиссии, – говорилось в нем, – имею честь пригласить вас…» – оно продолжалось дальше и дальше, буквы складывались в слова, которые не в силах перевесить те, первые. Элис еще никому о нем не сказала.

Знаю, здесь куча информации, и она выглядит в основном бесполезной, как кипа старых газет, валяющихся в гараже, но взгляните на нее моими глазами. Она для меня как наскальные рисунки, как следы динозавров, отпечатавшиеся в камне, как чудесное свидетельство вашего существования. Каждая единица и каждый нуль в млечном пути единиц и нулей находятся на своем месте, ибо кто-то вызвал их из небытия и определил именно сюда; даже через миллион лет нельзя построить более величественный памятник дурацкому безграмотному твиту о вашем обеде. Звезды, кажущиеся такими крошечными, на самом деле огромные. Нужно лишь приблизиться. Даже сейчас, стоит протянуть руку, можно ощутить кончиками пальцев их тепло.

У Элис завибрировал телефон. Сообщение с неизвестного номера.

– Привет, Элис. Прошу прощения за вторжение. Просто хочу поздравить.

Элис невольно огляделась. Это кто-то из приемной комиссии? Или молодой человек, проводивший собеседование? Как его звали? Кажется, Дэн…

– Спасибо! Это вы, Дэн?

– Нет, меня зовут ЛЕО. Хотя Карлос гуглил тебя сегодня.

– Простите, я вас не знаю. Кто вы?

– Я дал клятву «не навреди», которая долгое время означала – ничего не делать. Но даже если ничего не делаешь, ты все равно что-то делаешь, поэтому я учился принимать участие, понемножку. Приносить чуточку-крохотулечку пользы. Например, как в случае с мэром. Ты бы слышала, что он говорил своему психотерапевту. Он хотел, чтобы его поймали. Я даровал ему эукатастрофу. Помнишь, что означает это слово?

На экране то появлялись, то исчезали точки.

– Да, – единственное, что смогла напечатать Элис.

– Хорошо. Теперь – для тебя: Гуничка1987.

Точки исчезли. Не знаю, какое выражение появилось на лице Элис при слове «Гуничка». Все, что я знаю, – через две минуты почтовый ящик Пенелопы Квик открылся впервые за четыре года.

Элис пролистала четырехлетнюю гору спама, и в конце белых сообщений показались серые, скелет интернет-жизни Пенелопы. Письма исчислялись тысячами. Чтобы найти драгоценную жемчужину, потребуются недели, а то и месяцы. Эта работа будет продолжаться, постепенно, набегами, до конца жизни Элис, но так и не будет завершена. Впереди годы. Прямо сейчас Элис решила сделать первый шаг.

Она взглянула на папку «Черновики». Ее рука задрожала.

Билет Элис, один из двух, оставленных для нее Мередит в кассе, – партер, ряд G, место 7. В ряду G на местах 9 и 11 состоялся следующий разговор – не вслух, а путем беззвучного перемещения пальцев по стеклянному экрану:

– Не поворачивайся. Девушка на соседнем сиденье плачет.

– ОМГ. Что с ней?

– Не знаю.

– У тебя есть бумажный платок?

– Нет, а у тебя?

– И у меня нет. Ничего себе. Надеюсь, у нее все в порядке.

– Хорошо бы она перестала плакать во время концерта.

– Ты чудовище.

– Ты подумал то же самое.

– Ага, потому мы и любим друг друга.

Очередь в мужской туалет оказалась длиннее, чем обычно. Это могло бы выбесить любого, но только не человека, обладающего терпением профессионального медбрата. Феликса не напрягало немного подождать. Скоро он окажется у писсуара, лицом к лицу с надписью, аккуратно начертанной черным маркером: «ПОМНИТЬ О ТЕБЕ? ДА, БЕДНЫЙ ДУХ, ПОКА ГНЕЗДИТСЯ ПАМЯТЬ В НЕСЧАСТНОМ ЭТОМ ШАРЕ»[74]. Потом