Царица амазонок - Энн Фортье

Мирина давно и старательно готовилась к этому моменту и все же обнаружила, что съежилась под пристальным взглядом царя Приама, когда тот посмотрел сначала на нее, а потом на ее сестер. Хотя отец и сын были похожи сложением, а волосы царя едва начали седеть, его глаза могли бы принадлежать самому старому человеку в мире.

– Идем, любовь моя… – Парис помог Мирине спешиться и подвел ее к неулыбчивому царю, а потом глубоко вздохнул и расправил плечи. – Отец, это моя жена. Ее зовут Мирина.

Лицо царя Приама могло быть в равной мере высечено из камня, потому что оно было совершенно неподвижным, не отражая ни гнева, ни радости. На какое-то мгновение Мирине даже показалось, что Парис ошибался, предполагая, что его отец без труда перейдет на язык Эфеса, – может быть, на самом деле он и не понял, что сказал его сын… Но она не успела еще додумать эту мысль до конца, когда царь ответил Парису именно на этом языке без малейшего акцента:

– Это действительно так?

Мирина почувствовала, как пальцы Париса крепко сжали ее руку.

– Да.

– А ты что скажешь? – Царь Приам повернулся к Мирине. – Ты его жена?

Мирина кивнула, потому что у нее не хватило дыхания, чтобы ответить словами.

– Говори! – Царь, похоже, не склонен был смягчаться. – Ты его жена?

Мирина подавила страх:

– Да.

И тогда наконец царь Приам кивнул Парису:

– Пусть будет так. Может быть, Сотрясатель Земли – и твоя мать! – одобрят этот союз. Я пойду и предупрежу ее. – С этими словами царь Приам развернулся и ушел прочь, оставив не только Мирину, но и ее сестер и Энея в полном замешательстве.

– Отлично, – сказал Парис, обращаясь ко всем женщинам сразу, и его улыбка разогнала их неловкую растерянность. – Добро пожаловать в дом моего отца! Эней позаботится о том, чтобы вас устроили как можно лучше, а мы с Мириной должны сделать то, что должны… И тут вам не стоит нам завидовать.

Царица вовсе не пребывала в своих покоях в окружении дам и музыкантов и не удалилась в свои личные апартаменты, чтобы в уединении принять ванну, как могла предположить Мирина. Когда они с Парисом наконец нашли ее, царица стояла на коленях в святилище без окон перед маленьким алтарем, сплошь заставленным восковыми свечами и крошечными фигурками.

Подождав немного, чтобы не прерывать ее, Парис наклонился вперед и коснулся ее плеча:

– Мама…

Мирина услышала судорожный вздох, потом царица всхлипнула… И тут же поднялась с низенькой скамеечки, на которой стояла коленями, непрерывно что-то бормоча. Нервно гладя волосы сына дрожащими руками, она снова и снова целовала его, не желая выпускать из своих объятий, и то, что шептал ей Парис, как всегда спокойный и терпеливый, казалось, лишь сильнее ее взволновало.

Мирина отступила назад, ей хотелось убежать и где-нибудь спрятаться. Она ожидала гнева и обвинений, но никак не слез. И казалось, что есть нечто неправильное в том, что она стала свидетельницей столь личных чувств; как ей после этого взглянуть в глаза царице? Мирина даже рассердилась на Париса за то, что он позволил ей присутствовать при столь интимном моменте, но вскоре поняла, что Парис и сам был потрясен силой материнского горя.

– Прошу, мама, – произнес он на языке Эфеса. – Когда ты узнаешь Мирину лучше, ты поймешь…

– Мирина? Значит, я так должна обращаться к твоей убийце? – Царица наконец неохотно повернулась к своей новой дочери. – Ты понимаешь, что ты натворила? – прошептала она таким тоном, словно умоляла о чем-то безжалостного палача. – Ты знаешь, что ты сделала с моим сыном, единственным здоровым мальчиком, который лежал на моих руках? – Царица продолжала говорить, и ее голос все набирал силу, а когда она увидела страх в глазах Мирины, то буквально швырнула последние слова ей в лицо. – Ты думаешь, что добилась жизни в богатстве, но это не так! Жадная свинья! Когда он умрет, я увижу, как тебя в тот же день сожгут, только на совсем другом костре!

– Мама! – воскликнул Парис, решительно хватая мать за плечи. – Возьми себя в руки! Мирина ничего не знает обо всей этой ерунде! – Он крепко прижал мать к себе, стараясь успокоить ее дрожь. – Взгляни на себя! Что ей о тебе думать? Мирина любит меня, клянусь, и скорее умрет, чем причинит мне боль. Так же, как и ты.

Последовало недолгое молчание. Потом царица пробормотала, уткнувшись в плечо Париса:

– Она никогда не будет любить тебя так, как я.

– Я знаю, мама. – Парис снова поцеловал мать. – Но она делает все, что в ее силах. Она одна из дочерей Отреры, а значит, твоя племянница. И так же, как ты, она нарушила свои обеты, чтобы стать моей женой. Только ты можешь понять, через что ей пришлось пройти.

Похоже, эти слова наконец-то подействовали на царицу. Отерев глаза уголком шали, в которую она закуталась на время молитвы, царица отступила назад и снова посмотрела на Мирину, на время обуздав свою ненависть:

– Еще одна женщина, нарушившая клятвы, под этой крышей? Тогда мы дважды прокляты. Но я должна винить только себя, теперь я это понимаю. Богиня никогда не позволяла мне забыть… И теперь мой приговор близок. – Она прижала к груди сжатые в кулаки руки, борясь с новым приступом горя. – Я не должна тебя ненавидеть, дитя. И я была не права, проклиная тебя. Потому что ты всего лишь орудие в руках богини. И не ты убила моего сына. А я сама, мое неведение и злонравие. Это я подарила ему смерть еще до того, как боги даровали ему жизнь.

У Париса были собственные покои на верхнем этаже царского дворца – просторная комната с балконом с видом на город и надежно защищенную гавань. Вдали в полуденной жаре тихо плескалось море, по нему к Дарданеллам и обратно скользили корабли, огибая мыс, на котором стояла Троя.

Волшебная, воистину чарующая картина, но Мирина пока не в силах была наслаждаться ею. Встреча с царицей слишком сильно растревожила ее, и она просто не могла избавиться от мыслей о проклятии, бросившем столь зловещую тень на мать и сына.

– Вот это ты теперь и будешь видеть каждый день, – сказал Парис, подходя к Мирине. – А вот это будет моим. – Он поцеловал ее в шею, потом спустил платье с ее плеч и погладил их. – Самый прекрасный вид во всей Трое… Нет, во всем мире…

– Пожалуйста… – Мирина придержала платье, насколько у нее хватило мужества.

– Так же, как солнце встает с одной стороны земли, – негромко произнес Парис, мягко проводя пальцем по каждой выпуклости и каждому изгибу ее позвоночника, – и проводит весь день, путешествуя к другому ее краю… Так и я буду проводить свои дни, путешествуя по тебе, от начала и до конца… От макушки до пальчиков на ногах. И тебе никогда не придется, – он прижался к ней сзади всем телом, – тщетно ждать моего восхода.

Но Мирина не могла так быстро перейти к игривому тону после только что виденной драмы.

– Прошу, скажи мне, – прошептала она, оглядываясь на Париса через плечо, – что имела в виду твоя мать, когда говорила те слова… Я не могу забыть ее печаль.