Шоколадный папа - Анна Йоргенсдоттер

Андреа подтирается (хотя подтирать нечего). Встает перед зеркалом. Видит лицо Маддалены, позади или рядом. Андреа не сравнивает. Сравнивать не с чем. Она видит лицо Маддалены таким, каким должна его видеть. Не видит его вовсе. Но лицо Андреа отражается в зеркале: глаза созерцают ребра, она кажется хрупкой. Чем меньше она становится, тем легче ее обнимать — так? Приятно ли обнимать твердую плоть?

Птицы за окном; Андреа не знает, как они называются. Не знает никаких птиц, кроме воробья и павлина, не знает деревьев, цветов, растений — ну да, только герберу и плющ. Знает «Собрил», «Имован», шоколадную нугу — ну чему она может научить ребенка?

Знает Каспера.

Нет, не знает.

В подвале, в чуть просветлевшем темно-коричневом мраке потертые розовые диваны, большой книжный шкаф, в который Андреа заглядывала сотни раз в поисках интересных книг; краснея, доставала «Наслаждения любви», рассматривала картинки, позы — оказывается, можно вот так и еще вот так, сердце бьется между ног; книги по воспитанию детей, детективы, гольф и еще — довольно тонкая книжка, незаметный корешок которой Андреа не видела прежде. «Сто уроков итальянского». Андреа вытаскивает книжку, из нее выпадают письма. Три письма в белых конвертах. Имя Карла и адрес: «Милан, Италия» — почерком Лувисы.

Андреа садится на пол. Сердце стучит в ушах, в носу. Она прислушивается. Шарканье Карла, Лувисина кухонная возня, но ничего не слышно. Вынимает письма. Писала, наверное, Лина-Сага, но рисунки Андреа — в каждом письме. Сначала она пыталась срисовать Дональда и Донну, а на втором рисунке подпись рукой Лувисы: «Леди и Бродяга», и две взъерошенные собаки, а перед ними блюдо, полное округлых комочков. На третьем рисунке старательная, неровная подпись Андреа: «Папа». Мужчина с густой бородой. Широко улыбается, машет рукой. На овальном предмете у ног Карла Лувиса красиво вывела шариковой ручкой: «Сумка для гольфа». Одежда Карла раскрашена мелками: желтым и синим, штрихи выходят за контур. Сумка красная.

Марлон хочет улечься на рисунки, Андреа гонит его прочь. Она смотрит на штемпель: ей было пять лет. Это и вправду происходило. Тебя в самом деле не было с нами. Андреа читает письма. «Папа, когда ты приедешь домой? Андреа хорошо себя ведет. Мы много играем». И еще: «Хотим, чтобы ты скорее вернулся. У тебя много дел в Италии? Там есть гольф? Там тепло?» И еще: «Я скучаю по тебе. Напиши мне ответ. Если будешь покупать марки, то Андреа просит с бабочками».

Карл на верхнем этаже. Не в черных ботинках, а в клетчатых тапках. На буквы, выведенные рукой Лины-Саги, капают слезы. Все письма заканчиваются словами: «Пока. Андреа, Лина-Сага, Лувиса». И Андреа приходит в голову, что Лувиса, наверное, диктовала письма Лине-Саге. Что так было проще. Проще вернуть Карла. Вырвать из того, другого мира, который держал его и не пускал домой. Слова принадлежали Лувисе, но тоска была их общей — Андреа не помнит, как тосковала по нему, едва осмеливаясь, — но ведь тосковала, несомненно.

* * *

Последний день. Завтра Андреа с Марлоном под мышкой отправится на поезде в новую квартиру.

Новая жизнь. Ничего нового не будет. Будет что-то другое, снова. Собственная квартира в Фольхагене. Общая с Каспером. Школьный поселок. Но этот город всегда был с ней. Дни в кирпичных школьных стенах, открытки Карла, Лувисины кухонные прихватки в слезах, слезы под вытяжкой в кухне, под одеялом. Маддалена, которую нельзя было впускать в жизнь. И все остальное.

Хочется шепнуть им двоим, сидящим перед телевизором: «Ничего страшного. Ничего страшного, что все это произошло, что жизнь оказалась такой сложной». Лувиса загадочно улыбается, глядя в экран, и гладит Андреа по коленке.

* * *

Мне было страшно, Каспер.

Нельзя вечно искать оправдания в страхе.

Я была пьяна, я была глупа, я не знала, как любить тебя, чтобы ты остался со мной. Может быть, мы оба хотели слишком многого.

Не знаю. Думаю, это было неизбежно.

Да, как говорит Лина-Сага: «Андреа, во всем происходящем есть смысл».

…и однажды ты поймешь, почему…

…и рассмеешься, правда? Будешь смеяться над мгновениями счастья.

И над тем, как мы были глупы. Впрочем, мы и познакомились в психушке.

Может быть, если бы мы остались соседями, если бы Крикунья и Великан не…

Так не бывает. Ты же сама говорила, что во всем происходящем есть смысл. Однажды мы снова будем счастливы.

Вместе?

Вряд ли, Андреа. Вряд ли.

* * *

Что выбрать?

Стоять в большом гардеробе рядом с зеркалами. Рыться в ящиках. Андреа находит и достает футболку: To know me is to love me.[55]Надпись под картинкой с Мимми. Мимми обведена сердечком, рисунок слегка объемный, словно Мимми хочет вырваться, несмотря на улыбку. Это один из подарков Карла. И как всегда, шоколадная нуга. Серебристая пара, неподвижно застывшая в вальсе.

Грязный ворот. Андреа с трудом натягивает на себя футболку. Живот выпирает: пока не ребенок, а всего лишь еда; нет, вовсе не выпирает — скоро он начнет расти, но Андреа гонит прочь эту мысль. Солнце садится прямо в озеро, умирает в воде у дома. Красит ее солнечной кровью, чтобы наутро воскреснуть.

Андреа нажимает на Мимми, раздается писк. Она нажимает снова: помнит этот звук, любит его. Подарки Карла. Тогда они были просто подарками, и она радовалась шоколадной нуге, комкая серебристую пару, а потом сердилась, что он не дарит слов: только «обнимаю» и сердечко на обратной стороне открытки с красивым видом «Дисней Уорлд», с силачом Карлом, который, улыбаясь, поднимает автомобиль. Он дарит ей подарки, и в них его любовь.

Бах или Дворжак, а может быть, Чайковский доносится с нижнего этажа. Лувисе нравятся смычковые, но иногда их слишком много, слишком громко. Карлу нравится много и громко, он увеличивает громкость. Музыка отзывается эхом в доме. Андреа снимает футболку, продолжает перебирать одежду, хранящуюся в большом гардеробе: целая комната одежды, зеркало за дверью. В ящиках на полке лежит одежда, которую скорее всего выбросят, а там… на дне одного из ящиков — горчично-желтая рубашка, и Андреа надевает ее. Рубашка велика, но она стоит перед зеркалом и застегивает пуговицы.

Спускается по лестнице. Карл перед музыкальным центром с бокалом коньяка в руке. Андреа не зовет Лувису: «Где ты, Лувиса, иди сюда, посмотри на меня!» Она выходит на веранду, спускается к озеру: отправная точка всей жизни — дом у озера. Думает о Боуи. Не будь она такой пьяной и накуренной на его концерте, она смогла бы насладиться глубже, а Каспер… Она видит, как Каспер и Андреа танцуют в гостиной в доме-коробке, хором распевая: «Oh no love you’re not alone!» Смотреть друг на друга, обнимаясь, и все равно не видеть до конца: невозможно постоянно делать существующее несуществующим, воскрешать желания, превращать исчезновения в возвращения.