Ханская дочь. Любовь в неволе - Ине Лоренс

— Я слышала, поймали татарина дезертира, — осторожно начала она.

— Это верно! Мы изловили этого предателя.

— Очень хорошо! — Екатерина говорила с воодушевлением, но тут же изобразила неуверенность. — Мне об этом рассказала Марфа Алексеевна. Она всерьез верит, что Бахадур — дитя ее сестры Натальи. Твоя сестра Софья, эта злая женщина, сослала ее в Сибирь, и та там пропала. Ты не разрешишь несчастной немного поговорить с пленным, чтобы выяснить правду?

Царь возмущенно фыркнул, но не смог устоять перед умоляющими глазами возлюбленной.

— Я позволю Марфе посетить палатку с заключенным.

Екатерина отплатила ему глубоким поцелуем.

— Ты сокровище, мой Питер. Но постой! Для нее будет слишком тяжелым зрелищем видеть Бахадура в палатке для арестантов, прикажи привести его в нашу палатку. Он, конечно, не сможет убежать. И кто знает, может быть, я даже смогу убедить его рассказать, что он видел и слышал в лагере шведов.

— Это будет одна ложь! — недовольно ответил царь.

— Может, да, а может, и нет. Это тебе решать. — Екатерина послала возлюбленному сияющий взгляд и увидела, как разглаживаются морщины недовольства у него на лбу.

— Ну хорошо, я прикажу, чтобы его привели к тебе, но за это приготовишь ужин для меня и моих генералов, — ответил царь.

— С превеликим удовольствием! — Екатерина действительно гордилась своими кулинарными способностями и радовалась всякой возможности применить их. С помощью Петра она оделась, смеясь, поцеловала его напоследок и выскользнула из палатки. Ожидавшему снаружи адъютанту Екатерина приказала привести пленного в ее палатку, которую уже поставили.

Тот проводил ее нерешительным взглядом.

— Только для начала я должен повидаться с Его величеством, — извинился он.

Екатерина понимала, что адъютант собрался уточнить, следует ли ему выполнять ее приказы, и милостиво кивнула головой. Молодой офицер быстро вошел в царскую палатку, вышел из нее и подозвал солдат.

— Мы сейчас приведем пленного, матушка!

Екатерина мягко улыбнулась и заторопилась, чтобы подготовить еще кое-что.

С момента пленения Сирин не произнесла ни единого слова. Она вновь и вновь спрашивала себя, не должна ли она просить охрану предупредить царя об опасности. Но солдаты всякий раз оскорбляли и унижали ее, когда входили поставить ей еду или опорожнить ведро, а потому Сирин сжимала губы, чтобы не издать ни звука. Ей пристегнули к ноге длинную цепь и сковали руки.

Скоро она почувствовала, что совершенно обессилела, молитвы к Аллаху не приносили девушке утешения. Несколько раз Сирин ловила себя на том, что по щекам бежали слезы. Рассудок говорил ей, что лучше всего умереть как Бахадур, но душа стремилась к жизни и надеялась вопреки всему, что после победы царь будет более милостив, чем сейчас. Между тем она спрашивала себя, что с ней случится, если покушение на Петра увенчается успехом. Сирин могла слышать разговоры снаружи между караульными и знала, что Сергей из-за нее поссорился с царем. Порой она даже надеялась, что заговорщикам это удастся, тогда Сергей и Кицак смогут использовать смятение после смерти царя для того, чтобы освободить ее. Но она понимала, что вряд ли они смогут снять эти цепи. Скорее, оба они будут убиты разъяренными приверженцами царя как заговорщики. Несмотря на все это, она прислушивалась к каждому слову, произносимому поблизости, и ждала известий о том, что Шишкин, Ильгур или денщик Кирилина Фаддей схвачены. Пока все трое оставались на свободе, Петру грозила серьезная опасность.

«В таком случае я буду столь же виновна в его смерти, сколь Кирилин и подосланные им убийцы!» — подумала Сирин. Она опустилась на землю и представила, как было бы прекрасно скакать по степи на Златогривом, выехав на соколиную охоту. Миновало уже два года с того дня, как она отпустила царственную птицу на свободу, сейчас та, конечно, уже не вернулась бы на ее перчатку. При воспоминании о соколе ей подумалось, что при отъезде с родины ей не было семнадцати, а значит, сейчас ей шел девятнадцатый год. Если бы она осталась с племенем, то жила бы в юрте с мужем и уже была бы матерью. Представив себе воинов отца, за которых он мог бы отдать ее, и воинов соседних племен, она не припомнила ни одного, с кем хотела бы разделить постель, как подобает замужней женщине. Сергей был единственным человеком, который ей нравился, она изнывала от тоски по нему.

Сирин настолько погрузилась в свои мысли, что пропустила момент, когда полог, прикрывавший вход в палатку, был отброшен. Яркий солнечный луч заставил ее зажмуриться, когда она открыла глаза, перед ней стоял адъютант царя с четырьмя солдатами.

— Вставай, собака! — Он поднял ногу, чтобы пнуть ее. Несмотря на тяжелые цепи, Сирин проворно поднялась.

Адъютант тихо проворчал что-то, досадуя, что удар не достиг цели, и приказал солдатам снять цепи с ног пленника.

— Только попытайся бежать! У гренадеров приказ тут же пристрелить тебя, — предупредил он татарина и кивнул на выход: — Вперед, марш!

Сирин грустно улыбнулась:

— Собственно, какая разница, расстреляют меня или повесят? Наверное, пуля лучше. — Она пригнулась, чтобы рвануться в бегство, но двое солдат схватили ее за локти и крепко сжали. Они держали ее так, что она с трудом могла идти, и в конце концов ее просто потащили, как неодушевленный предмет.

Солдаты, мимо которых они прошли, удивленно смотрели на татарина. Перед Сирин проплывали лица: молодые и старые, под гренадерскими шапками или черными треуголками, которые помимо драгун носили также русские фузилёры[19]. Люди смотрели с любопытством, но уже не так враждебно, как в тот день, когда ее схватили. Кто-то сказал, что четверых гвардейцев и поручика многовато для охраны такой малости, но мрачный взгляд адъютанта заставил его замолчать.

Они привели Сирин к палатке, которая была не меньше царской, но куда чище ее и выглядела не по-военному. Внутри стоял маленький стол с резными ножками и два таких же стула, а также покрытая вышитым покрывалом походная кровать, несколько сундуков и медная ванна, которая, судя по легкому пару над ней, должно быть, была наполнена теплой водой. Сирин удивилась, увидев возлюбленную царя, не понимая, зачем она могла ей понадобиться.

Адъютант отсалютовал Екатерине:

— Пленный доставлен, матушка!

— Вижу! — ответила она с улыбкой. — Теперь иди и забери с собой солдат, сынок, а я позабочусь о том, чтобы пленный никуда от нас не ушел. Ах да, сначала сними наручники.

В голосе Екатерины было достаточно насмешки, чтобы вогнать молодого офицера в краску. Сирин почувствовала, что причиной веселья служит не только основательно запутавшийся адъютант, но и она сама, и попыталась на всякий случай быть готовой ко всему. Наконец гвардейцы сняли с нее цепи, взяли мушкеты на плечо и покинули палатку, взгляд Екатерины заставил командира немедленно последовать за своими людьми.