Порода. The breed - Анна Михальская

— Да он, понимаешь… Ну, как бы это сказать… Говорит, англичашки эти… Не привык, говорит, я. Английским не владею.

— А ты что, владеешь? — вне себя от ярости крикнула я. — Ты же остался! Да что я говорю, остался — приехал специально, вымылся вот, с Мэй чирикаешь- уж я не знаю, на каком языке. Что ему-то стоит! Он ведь говорит по-английски. И ведь обещал! И на охоту обещал завтра!

— Да ты остынь, остынь. Не гони волну. Может, вернется. Уж коли обещал-то!

— Ну, пойдем, — сказала я. — Пойдем, что уж теперь.

И еще из коридора увидела: Беата уже в роли — привычно принимает знаки внимания. О, женщины! Вам имя — вероломство… То-то мне еще в Смоленске показалось, что она оживает в неведомой мне ипостаси. А кошка? Ведь кошке полгода в карантине придется сидеть, чтобы въехать на Британские острова. Об этом она подумала? Нет, куда там… Мне стало горько. Отвернувшись, чтобы смахнуть с глаз щиплющую пелену, я поймала пристальный взгляд. Джим смотрел с сожалением, и ясно было, что это заинтересованный наблюдатель. Я села с ним рядом, да и места другого не было: Тарик еле успевал поворачиваться от Мэй к Пам, от Пам к Пат, от Пат к мистеру Пайнну — точь в точь медведь, на которого насели лайки. Ричард пил водку по-русски, легко обходясь без всякого льда и не без удовольствия разглядывая Беату. Вероломная и высокородная красавица спокойно демонстрировала безупречный бюст и профиль. И подливала водку. Вряд ли тебе удастся износить хоть пару башмаков, дорогая, — подумала я.

— Well, dear, — сочувственно сказал Джим, когда водки было выпито столько, что даже мне, такой равнодушной, стало ясно, что забыться хочу не только я, и не только Ричард, и даже не только Мэй, — well, exuse me, but it seems that you won't need the papers any more… Am I right? [168] — и посмотрел мне в глаза своим теплым темным взглядом.

— Да, — сказала я. — Да, совершенно. Так и есть. Но ведь бумаг никаких нет и быть не может. И не было никогда.

— Oh really? [169]

— Да, вот как. Зато их у Валентины полно.

— Oh really?

— Ну да. И еще какие!

— Что ж, — сказал Джим в который раз. — Что ж. Буду искренне рад, если ей они пригодятся. Она очень красивая женщина. Очень. Как вы думаете, Анна, она любит кошек?

— Обожает, — сказала я. — Одна сейчас сидит голодная у нее дома.

— Жаль. А вот Энн не выносит. Кошек, я имею в виду.

Джим поднял пустую рюмку, покрутил за ножку и снова поставил на скатерть — льняную, белую. Рубиновая капля в темном золоте сверкнула на смуглом пальце.

— Мне трудно об этом говорить, Анна, но я думаю, что с вами можно. Мне будет легче. Пить водку и говорить. А то слишком тяжело. Временами.

— Джим, — сказала я. — Что, и вы тоже?

Джентльмен налил до краев обе рюмки. Мы выпили не чокаясь, по-английски.

— Догадались? — горько произнес Джим. — Она ушла. Элис. Все бросила, все. Меня — ну что ж, я знал, что когда-нибудь это случится. Я слишком стар для нее. Разница в двадцать лет в этом возрасте, Анна… Но я не мог от нее отказаться. Решился пойти на риск. Думал: а вдруг? В конце концов, мужчина должен использовать свой шанс, не так ли, Анна? И потом, мне казалось, я все предусмотрел. Окружил ее таким комфортом…Да что там — не только комфортом. Всем, что она любила. Такой красотой…Лошади, собаки, птицы… Я надеялся, что уж с этим она не сможет расстаться. Если бы только она осталась, Анна, я бы стерпел. Другую ее любовь, — все что угодно. Ну, что ж…

— Анна! — крикнула Мэй из другого конца комнаты — Анна и Джим! Мы с Тариком придумали! Придумали одну вещь!

Я встала, кивнула Джиму и подошла к Мэй. Она сидела, обняв Тарика за шею, — точнее, положив на нее руку, — обхватить дрессировщика медведей в том месте, где его длинные темные кудри с серебряными нитями касались могучих плеч, у нее бы обеих рук не хватило. Тот, посмеиваясь, поедал салат.

— Без салата нету лета, — сказал он. — Давай, Анют, салат порубаем. А то ведь, сама знаешь: нет зимы без винегрета!

И в подтверждение своего любимого присловья отправил в рот гигантскую порцию помидоров с огурцами, посолив овощи и тщательно поперчив. Раздался смачный хруст.

— Ты ей переведи, переведи это, — скомандовал он. — Полезно все-таки!

Я покорно перевела.

— Мы придумали, Анна, — сказала Мэй, сияя, — мы придумали поехать в питомник. Мы там переночуем. На столе.

— Кто это — мы? — не удержалась я.

— Ну… Мэй потупилась. — Тарик и я… А может, и еще кто-нибудь… Но знаешь, Пат и Пам сказали, что они все же останутся в гостинице.

Отель «Белград», да? Я правильно говорю?

— Правильно, — подтвердила я и оглянулась на Пат и Пам. Они закивали, и тут я заметила, что в комнате нет ни Ричарда, ни Беаты. Мистер Пайн, в голубой рубашке, весь красный, смотрел прямо перед собой, прислонившись к пухлому плечику Пат. Его дипломатический синий пиджак в тонкую белую полоску висел на спинке стула. Валера, кажется, тоже позволил себе слегка расслабиться, хотя белый жигуль преданно ждал в темном дворе.

— Я тоже хочу в питомник, — проговорил Джим. — К борзым. Отвезите меня к борзым, пожалуйста. Анна, могу я попросить вас поехать со мной?

— Ну хорошо, — решилась я. — Тарик, а ты что молчишь?

— А этого куда? — Тариэл Варламыч кивнул в сторону мистера Пайнна.

— Пусть остается. Утром заберем. Перед охотой. Вместе с Пат и Пам — они ведь в «Белграде» ночуют, через дорогу. Все равно заезжать.

— Куда это вы все собрались? — всколыхнулся Вурлаков. — На ночь глядя? Думаете, я вас повезу? Хрен-то.

— А как нам без тебя добираться? — возмутился Тарик. — Нет уж. Давай как договаривались. Ты что, в натуре? Тебе ведь с утрянки на охоту не надо. С ранья гнать некуда. Забросишь нас на Ленгоры — и все, свободен. Базара нет! — Варламыч, со своим даром бессознательного подражания партнеру, будь то волк, удав или личный дрессировщик самой высокой в Москве персоны, легко уподобился последнему.

— А, лады, — подумав, кивнул Вурлаков. — Делов-то.

Я поняла, что Валерочка, впустую прокатившись в Шереметьево и потеряв вечер с Пам в тщетной надежде получить приглашение в Англию или хоть выцепить ускользнувшего Гриба, хочет возместить себе ущерб, завязавшись с Тариком. Тариэл Варламыч — человек известный, да и дрессировщик от Бога. Мало ли, а ну как собачка заартачится. А зверек-то, кажись, эх-ай-яй… Вот, случись нужда, к Тарику и обратиться не стыдно. То-то мне всегда казалось, что гуманный дрессировщик не слишком уверен в своем великом методе.

— Тарик, — спохватилась я, — как же ты нашего гуманного отпускаешь? А на охоту?