Порода. The breed - Анна Михальская

Ну… да, — сказала я. — Знаешь, Мэй, мне кажется, это было так давно.

Беата молчала — да и что сказать! Что ее миллионер послал на баррикады пару УАЗов с водкой и пирожками? Ричард обернулся ко мне:

— Невозможно представить, что здесь стояли танки. А напротив — безоружные люди. Мэй читала мне ваше письмо, Анна.

It’s unbelievable! [172] Русские — героический народ.

— Но не слишком пунктуальный, — заметил мистер Пайн.

— Oh shut up, Dick, would you, [173] — сказала Мэй.

Мы выехали на кольцевую и довольно скоро свернули на какую-то магистраль. Машина следовала за фургоном, и его синяя корма с задней дверью по-прежнему колыхалась у нас перед глазами. Дверь была заперта снаружи на задвижку — иного способа закрыть ее не было, так что Тарик и Джим с дюжиной борзых до самого конца пути вынуждены были оставаться добровольными узниками.

Я задремала, открыла глаза, и тут мне показалось, что синий фургон впереди ведет себя как-то странно. Я присмотрелась. И точно: фургон слегка подпрыгивал и заметно покачивался, причем не в такт дорожным выбоинам. Сквозь мерный гул магистрали мне послышались глухие удары. Неужели изнутри?

— Валентина, — сказала я наконец, — посмотри, что там, впереди? По-моему, что-то не так.

Раздался звон разбитого стекла, на асфальт прямо перед нами брызнули осколки, и из бокового окошка под крышей синего фургона высунулся могучий кулак Тарика. В нем была зажата какая-то железка — может быть, монтировка. Он бросил ее, направив так, что чудом не попал нам в лобовое стекло. Вслед за этим из отверстия донесся рев.

— Обгоняй, — крикнула я Валентине, — скорей обгоняй фургон и останавливай у обочины — подай какой-нибудь знак водителю, ну, как у вас там принято — аварийку включай, что ли! Давай! Там что-то случилось! А! Да ведь они заперты! На задвижку!! Снаружи!!! Там же дышать нечем! А солнце-то! Ведь жара!

Валентина совершила маневр, и фургон пристал к обочине. Я выскочила и, крикнув водителю, чтобы помогал, бросилась назад, поднялась на скобе подножки и дотянулась наконец до запора синей двери. Полоса металла неожиданно легко скользнула в пазах, и дверь распахнулась. Мне показалось, что из фургона вырвалось облако нагретого пара.

Вслед за ним показался Тарик — в одних трусах. Его мощное тело блестело, будто его только что окатили ведром воды, по плечам и груди стекали струйки. Прилипшие к голове буйные кудри казались совсем черными. Он дышал тяжело, с наслаждением. Говорить не мог. За ним появился Джим — обнаженный до пояса и тоже мокрый. На руках его висело безжизненное тело Лелика.

К фургону уже подбегал мистер Пайн, за ним подоспели любители борзых и киношники. Через несколько минут собаки были разложены на пожухлой траве в тени ельника, подальше от обочины, чтобы не дышали бензином. Джим и Тарик сидя прислонились к стволу. Над ними стоял Пайн и обмахивал своей кожаной курткой распростертого Лелика. От теплового удара в синей душегубке больше всех пострадал именно он. Остальные борзые уже поднимались на ноги, ходили, свесив узкие головы на длинных шеях, некоторые даже порывались играть. Недвижного Лелика отливали из ведра — откуда-то взялась и вода.

Англичане в беде собрались вместе — сгруппировались под елками вокруг безутешного Джима — и недружелюбно поглядывали вокруг. Когда я подошла с валокордином, Мэй, насупясь, поджала губы — то ли скорбно, то ли враждебно. Я протянула пузырек мистеру Пайнну. Из всех «охотников» — русских и анличан — он казался самым надежным. Хладнокровно, четко, методично он организовал и контролировал акцию спасения. Собственно, благодаря ему все было еще поправимо. Вот только Лелик…

Но валокордин помог. Через несколько минут жалкое, облепленное мокрой белой шерстью тело, укрытое от переохлаждения курткой Пайнна, шевельнулось. Маленькая хортая встала на ноги, пошатываясь, отошла на несколько шагов и пописала. В стане англичан раздались радостные клики.

— Well, — сказал Дик Пайн, поглаживая Лелика, — well, well. We should return, I suppose. It would be a crime to let the dogs hunt in such a state. They need immediate medical help now, not a run. [174]

Я подошла к Тарику. Он собирал собак по поляне.

— Слушай, ты понял, что мы наделали? Понял, что теперь будет?

— Нет, а что? Все путем. Собачки в порядке — вон как прыгают. Лелика, пожалуй, побережем, а остальные… Смотри, да они просто молодцом.

— Как тебя угораздило наглухо запереться в этом фургоне? Окна не проверил?

— А, черт. Кто ж его знал, что он герметичный. Да хуже — там кабина водителя отдельно, а фургон отдельно, так что даже в стену стучать бесполезно — не услышали. Я монтировкой барабанил, чуть стену не прошиб, а толку чуть.

— Ну ты понимаешь, что они теперь про нас думают? Что мы изверги. Вивисекторы негуманные.

— Ну здрастьте. А мы с Джимом? Мы тоже чуть концы не отдали.

— Вы? С Джимом? Да вы ведь люди. А для них главное — собаки. Тепловой удар по небрежности хозяев у английских собачников этим летом горячая тема. За это в суд подают на владельцев.

— Ох, Анют, не гони волну. Плюнь. Поехали дальше, и все. А они пусть как хотят. Обратно и автостопом могут дошлепать.

— Тогда я им говорю так. Что мы едем дальше, как собирались. А собаки из фургона скакать не будут. Травить будем другими борзыми — вон, любительских машин-то собралось. И в каждой — по своре [175], а то и больше.

Я двинулась навстречу группе англичан под елками, прямо под огонь их враждебных и, что хуже, презрительных взглядов. Хороши же эти русские «охотники». Все-то у них кое-как. Собак великолепных недостойны. Предки породу вывели — и какую! — а потомки своих борзых даже до поля довезти не могут. Раззявы негуманные. Безответственные враги животных. Варвары.

Мне казалось, что именно это я читала на лицах английских гостей, когда шла к ним одна через поляну. Но что оставалось? Я сделала спокойное лицо, хотя глаза щипало от едких слез унижения и безнадежной горечи: что ж, все как всегда, то есть ничего хорошего. Все как всегда. «Просрали, барин», — так, кажется, в «Войне и мире» говорит ловчий. И правда, просрали… Да только не волка одного, а вообще все — и охоту, и собственное реноме, и прекрасный день, суливший столько радости. Жизнь просрали. Да что!

Я подошла. Сказала, что мы отправляемся дальше — на охоту. Повернулась, не дожидаясь ответа, и пошла к машинам.