Промельк Беллы. Романтическая хроника - Борис Мессерер

– А сколько карет выпускал в год каретный мастер? Но он же как-то жил… И я что-то в этом роде.

Я продолжал спрашивать:

– Сколько же при таком крошечном количестве стоит автомобиль?

Он спокойно ответил:

– Он стоит семьдесят пять тысяч долларов.

Это была по тем временам громадная сумма.

– И кто же купит эту машину?

– Мы делаем машины на заказ для очень богатых людей, ну, например, для арабских шейхов.

С Питером Спрэгом мы подружились.

Миша Барышников пригласил нас с Беллой на премьеру балета “Щелкунчик” в Линкольн-центр. Эта постановка была его хореографической версией балета. Он исполнял партии и Щелкунчика, и Принца. Танцевали Гелси Киркланд в роли Маши и Александр Минц, близкий друг Миши еще по Кировскому балету, в роли Дроссельмейера. Художником был Борис Аронсон. После спектакля предполагался банкет в честь Барышникова.

Мне были незнакомы строгие законы американского этикета. Недолго думая, я сказал о премьере Питеру Спрэгу и добавил, что билеты на спектакль следует купить, а что касается приглашения на банкет, я беру все на себя.

Спектакль закончился шквалом оваций. Мы двинулись за кулисы и на правах старых друзей с Бродским, Беллой и четой Спрэгов вне очереди прошли к Мише в артистическую, пожали ему руку и проследовали в банкетный зал.

Организатором и устроителем банкета была Жаклин Кеннеди. Он проходил в соседнем с театром помещении. Огромное пространство было уставлено круглыми столами на десять мест каждый. Наш находился рядом со столом, за которым сидели Барышников, сама Кеннеди и другие знаменитости. Мы с Беллой и Бродским направились к своим местам. А для Питера Спрэга и его жены таких мест поблизости не оказалось. Барышникову стоило большого труда устроить их рядом с нами, за что эта замечательная чета была нам искренне благодарна.

Банкет начался безумным ажиотажем фото- и кинооператоров вокруг Миши Барышникова, Жаклин Кеннеди и их окружения – для съемки было отведено ровно пять минут.

На следующий день Миша пригласил нас к себе в балетный класс Линкольн-центра. После чего Миша вызвал свой автомобиль с шофером, и мы поехали в рыбный ресторан – в деловую и роскошную часть города, где находились два высотных здания Трейд-центра. В дороге Миша аристократически вежливо обращался к шоферу: “Пожалуйста, возьмите сейчас налево, сэр!”, “Пожалуйста, здесь прямо, сэр!”

Дружба, возникшая между нами, своей неизменной составляющей имела Милоша Формана, общение с которым облегчалось его знанием языка и пониманием русского менталитета – он в свое время учился во ВГИКе.

Когда через несколько дней мы с Форманом приехали в дом Джека Николсона, то попали в разгар вечеринки. Было очень много народу, в том числе большое количество молодых старлеток, которых Николсон, видимо, обожал. Это была типичная американская party. Мы с Беллой и Милошем выпивали, а вот пообщаться с Николсоном долго не удавалось. В американском обществе не принято вклиниваться в разговор хозяина дома с гостем. Николсон общался со своими гостями по очереди, был совершенно сосредоточен на очередном собеседнике, и даже Милош Форман не имел возможности прервать это общение. Я думаю, мы прождали около часа, прежде чем Милош сумел завладеть вниманием Джека и представить нас с Беллой. Джек с большим интересом слушал наш рассказ о том, как мы приехали в Штаты без разрешения советского посольства. Его интересовали все детали этой истории, хотя многих черт советской действительности он, как западный человек, не мог понять. Он явно был очарован Беллой и хотел чем-то быть нам полезен.

В американском кинематографе знаменитые актеры – звезды первой величины, даже великие режиссеры, создавшие фильмы с их участием, существуют как бы на втором плане. Впрочем, я не берусь обобщать свои наблюдения и рассказываю только об этой встрече.

Хочу вспомнить историю, которую мне рассказала Марина Влади, о том, как они с Высоцким увидели Джека Николсона в одном из аэропортов. Володя воскликнул: “Да это же мой любимый актер! Я сейчас подойду и скажу, что я его люблю”. Марина холодно сказала: “У нас это невозможно. Нужно, чтобы кто-нибудь представил тебя!” Володя не послушался и подошел к Николсону, желая выразить свое восхищение. Николсон, не глядя на Володю, махнул рукой и сказал: “Go, go!”

Через несколько дней через Гаррисона Солсбери мы получили приглашение к Татьяне Яковлевой и Александру Либерману, которые жили в Коннектикуте.

Имя Татьяны Яковлевой и ее история была нам знакома: ее дядя, знаменитый художник Александр Яковлев, вывез Татьяну во Францию, где она прошла путь от парижской модистки до законодательницы женской моды Нью-Йорка. Дружила с Жаном Кокто, Сергеем Прокофьевым, Марком Шагалом. И, конечно, мы много слышали о ее громком романе с Маяковским в Париже в 1928 году.

Об Александре Либермане мы знали только, что он художник и многолетний арт-директор американского “Vogue”. Говорили, что в их доме часто бывали Сальвадор Дали, Кристиан Диор, принцесса Маргарет.

Мы предварительно согласовали нашу поездку с Бродским, который также был к ним приглашен. Солсбери заказал нам машину в “Службе лимузинов”, и мы отправились в Коннектикут.

Нас встретила высокая величественная дама преклонного возраста, но с совершенно живым взглядом холодных глаз, таящих в себе легкую ироническую усмешку. Она неожиданно оказалась поклонницей Беллы и во время нашего визита старалась это всячески доказать. Александр Либерман был для меня подлинным открытием – я не представлял себе его значительности как художника.

Гостями Татьяны и Александра были Том Уитни, известный журналист, много лет проживший в Москве и прекрасно говоривший по-русски, с русской женой и Артур Миллер с женой Инге Морат.

Артур Миллер был очень красив, высокого роста, с мягкой манерой общения. Относился он к нам покровительственно-доброжелательно, приглашал к себе на виллу в Коннектикут – пожить. Мы воспользовались приглашением, но только через десять лет – во второй наш приезд в Америку мы провели у Артура и Инге четыре счастливых дня.

Татьяна Яковлева чрезвычайно благоволила к Бродскому, утверждая, что он самый любимый ее поэт. Бродский тоже относился к ней с любовью и пиететом. Татьяна предложила ему написать о Белле в журнал “Vogue”, и он с удовольствием согласился. Либерман обещал, что статья будет напечатана в одном из ближайших номеров. Но, к сожалению, она появилась уже после нашего возвращения в Москву – в июльском номере журнала.

Инге Морат, знаменитый фотограф, много снимала в этот вечер, не ставя при этом свет. Но когда фотографировала Беллу, качнула в ее сторону лампу, висевшую над столом. И пока раскачивалась лампа, каждый раз, когда свет падал на Беллу, Инге делала снимки. В дальнейшем в Нью-Йорке Либерман прислал специального русского фотографа, который заехал и забрал Беллу в свое ателье. Там ее уже ждал визажист-парикмахер. Фотограф сделал около ста снимков Беллы в различных ракурсах, но все они были отвергнуты Либерманом как совершенно сухие и официальные – такие, по-моему, годились только для отдела кадров. Всем им Либерман предпочел снимок Инге Морат, сделанный почти в темноте, под раскачивающейся лампой.