Киноповести - Василий Макарович Шукшин

Накинул кафтан и вышел из землянки.

Городок спал. Только часовые ходили вдоль засеки да чей-то одинокий костер сиротливо трепыхался у одной землянки.

Степан подошел к костру… Двое в дым пьяных казаков, обнявшись, беседовали:

– А ты мне ее покажь.

– Кого?

– Эту-то.

– А-а. Не, она для нас – тьфу!

– Кто?

– Эта-то, Манька-то.

– Какая Манька?

– Ну, эта-то!

– А-а! А мы ее обломаем…

– Кого?

– Ну, эту-то.

Степан постоял, послушал и пошел дальше.

Прекрасен был этот рассветный час золотого дня золотой осени.

Свежий ветерок чуть шевелил листья вербы и тальника. Покой, великий, желанный покой объял землю.

Степан вошел в землянку, где поселились Иван Черноярец со Стырем.

Иван легко отнял голову от кафтана, служившего ему подушкой. Спросил несколько встревожено:

– Что?

– Ничего, погутарить пришел. – Степан глянул на спящего Стыря, присел на лежак к Ивану.

– Сон чудной видал, Ваня: вроде мы с отцом торгуем у татарина коня игренева. Хороший конь!.. А татарин цену несусветную ломит. Мы с отцом и так и этак – ни в какую. Смотрю я на отца-то, а он мне мигает: «Прыгай-де на коня и скачи!» У меня душа заиграла… Я уж присматриваю, с какого боку ловчей прыгнуть. Хотел уж прыгнуть, да вспомнил: «А как же отец-то тут?» И проснулся.

– Было когда-нибудь так?

– С отцом – нет, с браткой Иваном было. Однова послал нас отец пару коней купить, мы их силком отбили, а деньги прогуляли. Отец выпорол нас, коней возвернул.

Ивану жалко, что недоспал. Зевнул.

– Ты чего, пришел сон рассказать?

Степан долго молчал, сосал трубку, думал о чем-то.

– Утро ясное, – сказал он вдруг. – Не в такое б утро помирать.

– Ох… – удивился Иван. – Куда тебя уклонило.

– Вот чего. – Степан сплюнул горьковатую слюну. – Прибери трех казаков побашковитей – пошлем к Никону, патриарху. Он в Ферапонтовом монастыре сидит: с царем их мир не берет. Не качнется ли в нашу сторону?

– Какой из попа вояка?

– Не вояка надобен – патриарх. Будет с нами, к нам народ без оглядки пойдет. А ему, думаю, где-нигде – тоже заручка надобна.

– Приберу, есть такие.

– Пошли их потом ко мне: научу, как говорить. Письма никакого писать не будем. Казаки чтоб надежные были, крепкие. Могут влопаться – чтоб слова не вымолвили ни с какой пытки.

– Есть такие.

– Ишшо пошлем в Запороги – к Ивану Серику. Туда с письмом надо, пускай на кругу вычтут.

– Тада уж и к Петру…

– К Дорошенке? Подумать надо… Хитрый он, крутится, как черт на огне. Посмотрим, у меня на его надежды нет.

– Тимофеич, пошли меня к патриарху, – сказал вдруг Стырь. – Я сумею.

– Ты не спишь, старый?

– Нет. Пошлешь?

– Пошто загорелось-то?

– Охота патриарха глянуть…

– Чего в ем? Поп и поп.

– Самый высокий поп… Много я всякого повидал, а такого не доводилось. Пошли.

– Опасно ведь… схватить могут. А схватют – милости не жди: закатуют. Охота на дыбе свою жисть кончать?

– Ну, кому-то и там надо кончать… Я пожил.

– Охота – иди. По путе проведайте про Ларьку с Мишкой – где они?

Замолчали. Долго молчали.

– Досыпайте, – сказал Степан. Поднялся и пошел из землянки.

– Думы одолели атамана, – сказал Иван.

– Думы… – откликнулся Стырь. – Думы – они и есть думы.

– И тебя одолели?

– Меня чего? А охота мне. Ванятка, патриарха глянуть – прям душа заболела.

– Да зачем он тебе?

– А хрен его знает, охота глянуть, и все. По спине его охота, окаянного, похлопать: «Ну, что, мол, владыка?»

– Гляди ты!

Степан сидит на берегу, задумчиво смотрит вдаль.

Солнце выкатилось в ясное небо… Первые лучи его ударили в вербы; по всему острову вспыхнули огромные желтые костры солнца.

Далеко отсюда думы Степана…

Сзади к нему неслышно подкрался Афонька и крикнул над ухом, пугая.

– Ах ты, черноглазик!.. Испужал. Садись. Чего рано так?

– Я завсегда так.

– Не спится?

– Выспался.

– Мать чего делает?

– Поисть готовит.

– Мгм.

– Ты кого думаешь?

– Так… Сказки любишь?

– Мне баба Матрена много их сказывает.

– Ну, слушай, я тебе другую скажу. Бабка таких не знает.

– Скажи.

– Шел один человек, казак, – начал Степан, по-прежнему задумчиво глядя в далекую даль, – шел из плену домой. Долго шел, пристал. Одежонкой поободрался, голодный… Ну а домой охота – идет.

Где-то на берегу разговаривают Корней Яковлев, войсковой атаман, и Степан.

– Ну, здорово, крестничек, – молвил матерый, хитрый и умный Корней, с любопытством глядя на крестного сына. – Как походил? Счастливо, говорят…

– Счастливо.

– Слава богу.

– Чего ж на остров-то не приехал? – спросил Степан. – Аль крадисся от кого?

– Да ведь и ты чего-то не в городок – свой выкопал. Чего ба?

– Ну? – спросил Афонька. – Идет он.

– Ну, идет, – продолжает Степан. – И застигла его гроза. А дело в горах было, а в горах грозы страшные…

Корней и Степан продолжают разговаривать. Только не слышно их разговора, а слышен рассказ Степана:

– Как даст-даст – небо пополам колется. И дождь проливной… Худо казаку. Укрылся он под скалой, огонек разложил – греется…

Постепенно сказка «ушла» – теперь слышно, как говорят Корней и Степан.

– Худое ты затеваешь, Степан. Страшное. Так никто не делал.

– А я тебе про свою затею не говорил. Откудова ты взял?

– Вижу. Пошто казаков не распушшаешь?

– А ну крымцы нападут? Али турки?

– Что ж теперь, два войска держать?

– На ваше войско надежа плохая. Никудышное войско.

– Снова хитришь. Всегда было хорошее, теперь – на, плохое. Другое у тебя на уме: опять на Волгу метишь? Сломишь голову, по-свойски говорю, Степан. Тебя жале-ючи говорю. Поверь мне, старому: два раза судьбу не пытают.

– Я, можа, ее ни разу ишшо не пытал…

– Ну? – опять спросил Афонька.

– Да. Где я остановился?

– У огонька сидит, греется.

– Сидит, греется у огонька. И слышит позадь себя голос: «Откудова путь держишь, путник?» Оглянулся, видит: старый-старый старик, ажник зеленый весь – из норы вылез…

Разговор Корнея со Степаном опасно резок.

– Ты продаешь его! – гремит голос Степана. Он смотрит на Корнея пристально и гневно. – Сам продавайся с потрохами вместе, а Дон я тебе не отдам! Всех вас, пузатых, вышибу! С царем вместе. Не для того здесь казачья кровушка лилась, не вами воля добыта – не вам продавать ее за царевы подарки. Не дам!

– Ну а дальше-то? – голос Афоньки.

Степан долго сидел молча, переживая разговор с Корнеем.

– Где остановились-то?

– Старый-старый старик из норы вылез.

– Вылез, подсел к огоньку. «Ты русский?» – спрашивает. «Русский, христианин». – «Не из казаков ли?» – «Из казаков». – «А меня не признаешь?» – «Нет, дедушка, не