Гражданская война и интервенция в России - Василий Васильевич Галин

сравнения всего за 4 месяца во время французской революции 1793 г. французы посредством гильотины публично обезглавили не менее 17 тыс. своих соотечественников, среди них оказались ученый А. Лавуазье и поэт А. Шенье…[2081]. Но это было лишь начало. Пример последовавших массовых казней приводил В. Ревуненков: «выводят приговоренных к смерти на равнину… — и там расстреливают их картечью, расстреливают «пачками» по 53, 68, даже по 209 человек». Были «изобретены» и другие виды массовых казней — например, тысячами людей стали «набивать барки», которые затоплялись затем в реках[2082]. Подавление наиболее известного восстания в Вандее привело к гибели от 0,5 до 1 млн. человек[2083]. Всего за период с 1789 по 1815 гг. 0,6–2 млн. гражданских лиц были казнены или убиты, что составило 2–7 % населения Франции.

Кроме этого «французская революция, — отмечал В. Кожинов, — отличалась от русской более открытой, обнаженной жестокостью. Все делалось публично и нередко при активном участии толпы — в том числе и такие характерные для этой революции акции, как вспарывание животов беременным женам ее «врагов» — то есть превентивное уничтожение будущих вероятных «врагов» — или… на «более ранней стадии» — так называемые «революционные бракосочетания», когда юношей и девушек, принадлежавших к семьям «врагов», связывали попарно и бросали в омут…»[2084].

К этим потерям необходимо добавить 1,2 млн. французских солдат и офицеров, павших за время походов «революционной армии» Наполеона, направившего выход революционной энергии и насилия вне страны. По выражению К. Маркса, Наполеон «завершил терроризм, поставив на место перманентной революции, перманентную войну»[2085]. Суммарные прямые потери только одной Франции за революционный период достигли 10–15 % численности ее населения. Более или менее точного количества погибших история дать не может, но одно, отмечает Б. Урланис, является фактом: «Урон был настолько значителен, что французская нация так и не смогла от него оправиться, и… он явился причиной уменьшения роста населения во Франции на протяжении всех последующих десятилетий»[2086]. Так, если население Великобритании в течение XIX в. выросло на 131 %, Германии — на 135 %, Италии — на 115 %, то Франции — всего лишь на 44 %![2087]

Во время гражданской войны в США погибло почти 610 тыс. человек[2088], от голода, ставшего следствием гражданской войны, к 1865 г. — еще около 200 тыс.[2089], что в сумме составило 2,6 % от общей численности населения. И это при том, что во время гражданской войны в США не было иностранной интервенции, как правило, ведущей к многократному увеличению количества жертв.

Сравнение гражданских войн первой половины ХХ века (Таб. 11) говорит о том, что количество жертв террора в России, несмотря на то, что она велась в несопоставимо более тяжелых условиях, не превышало показателей других стран. При этом максимальные удельные потери от левого («красного») террора в России (100 тыс. чел., т. е. менее 0,1 % населения) были в несколько раз меньше, чем от правого («белого») террора в Финляндии или в Испании.

Таб. 11. Количество жертв террора

Самыми масштабными во время гражданской войны в России были не кровавые, а санитарные потери, среди которых одно из ведущих мест, по количеству жертв, занимала смертность от инфекционных заболеваний:

Заболеваемость в армии начала расти во время Первой мировой войны. Положение, сложившееся к февралю 1917 г., передавал Деникин: «Лошади дохли от бескормицы, люди мерзли без сапог и теплого белья и заболевали тысячами; из нетопленых румынских вагонов, не приспособленных для больных и раненых, вынимали окоченелые трупы и складывали, как дрова, на станционных платформах»[2090]. После этого мировая, а затем гражданская война и интервенция непрерывно продолжались для России еще почти пять лет!

Во время гражданской войны, британская миссия в России находила причины высокой смертности в том, что «чрезвычайно трудно победить болезнь в Сибири из-за повсеместно неадекватного медицинского обслуживания, антисанитарии в местных жилищах и негигиеничных привычек населения». П. Флеминг относил это на счет того, что «личная гигиена никогда не была сильной стороной русских»[2091].

Однако, пример Первой мировой говорит об обратном: за время войны, удельная доля солдат и офицеров, умерших от болезней в русской армии, оказалась ниже, чем в английской, французской или немецкой[2092]. Основной причиной роста смертности от болезней являлись, не привычки русских, а продолжительность и тяжесть войны: об этом наглядно свидетельствовала динамика нарастания заболеваемости в армии, которая с 1914 по 1917 г. выросла почти в 10 раз[2093].

Основной причиной роста смертности стало распространение эпидемиологических заболеваний:

— На Юге России эпидемия разразилась уже в конце 1918 г. Ее разносчиком, по словам непосредственного свидетеля событий Мартынова, была цивилизованная «галицийская армия…, в буквальном смысле слова «вшивая армия», и эта вшивая армия заразила все население жесточайшим тифом. Редкий дом миновал этот бич. Смертность была необычайная»[2094]. К концу 1919 г. тиф распространился по всей территории Юга России. «Условия становились кошмарными, — подтверждал Х. Уильямсон, — так как повсюду свирепствовал тиф… Болезнь распространялась, как лесной пожар, и целые составы с людьми погибли из-за отсутствия медицинской помощи или замерзли до смерти, потому что были слишком слабы, чтобы позаботиться о себе. Их замерзшие тела, твердые, как дрова, сбрасывали рядом с рельсами, стаскивали с них сапоги и одежду, которые лишь передавали болезнь здоровым людям, снявшим все это для себя»[2095].

«У меня свыше шести тысяч тифозных…, — сообщал начальник гарнизона станицы Мечетинской, — В местных лазаретах творится нечто ужасное. Помещение рассчитано максимум на сто-двести человек, а там находится от тысячи до двух тысяч. Медицинского персонала нет. Лежат все вповалку как попало. Каждую ночь умирает в каждом лазарете человек по двадцать — тридцать. За отсутствием санитаров они лежат несколько дней и больные, выходя во двор, вынуждены ступать по трупам… Вывезти больных некуда: везде то же самое. Все станицы переполнены, города также: везде то же самое…»[2096].

В начале 1920 г. «эпидемия обрела ужасные масштабы…, — вспоминал Х. Уильямсон, — Уже половина армии и местного населения была заражена этим заболеванием, и оставленные и забытые больные могли рассчитывать лишь на смерть. Люди падали и умирали прямо на улицах, и склады были полны мертвых. Когда прибывали поезда с больными, раздавался призыв: «Кто живой, выходи!» — и, спотыкаясь, оттуда выбирались немногие изнуренные привидения. В товарных вагонах часто находилось от 30 до 40 трупов, офицеры и солдаты лежали вместе»[2097]. «Видели санитарный поезд с сорока или более вагонами мертвецов, и ни одной живой души. Один вагон был отведен сестрам милосердия и врачам — все они мертвы…»[2098].

— На