Гражданская война и интервенция в России - Василий Васильевич Галин

40 млн., от голода и его последствий погибло 5 млн. человек[2132]. По данным Народного комиссариата финансов 1923 г. эти потери составили — 5,2 млн.[2133]

* * * * *

За время гражданской войны в России, из общих прямых потерь в 8,3 млн. человек (почти 6 % населения страны 1917 г. (в границах 1926 г.))[2134], кровавые потери, от боевых действий и террора, составили ~2,1 млн. чел.; от эмиграции ~ 2 млн. чел.[2135], остальные — были вызваны голодом, холодом, разрухой и разорением. Эти же причины определили снижение рождаемости и рост смертности, в результате общие демографические потери страны достигли 21 млн. человек.

Эпоха диктатур

Если вы хотите подчинить своей власти бывшую русскую империю, чтобы дать возможность русскому народу свободно выразить свою волю, вам нужно только дать мне соответствующий приказ.

Маршал Ф. Фош[2136]

Что такое абсолютная монархия, как не феодальная форма диктатуры, опирающаяся на религиозный догматизм, невежество и наследственную аристократию? Но даже здесь А. Герцен в середине ХIХ в. выделял: «Русское императорство… — это военная и гражданская диктатура, гораздо больше схожая с римским цезаризмом, чем с феодальной монархией…»[2137]. Особенности России были выкованы в непрерывной борьбе за существование в крайне жестких климатическо-географических и исторических условиях[2138]. Неслучайно, Н. Бердяев приходил к выводу, что «по русскому духовному складу, революция могла быть только тоталитарной. Все русские идеологи были всегда тоталитарными, теократическими…»[2139].

Призрак демократии

Что касается России, то ищущие подлинную истину могут убедиться в том, до какой степени страшна господствующая там антидемократическая тирания и до чего ужасны совершающиеся там социальные и экономические процессы, грозящие вырождением. Единственным надежным основанием для государства является правительство, свободно выбранное миллионными народными массами. Чем шире охват масс выборами, тем лучше. Отклоняться от этого принципа было бы гибельно.

У. Черчилль, декабрь 1918 г.[2140]

Попытка перехода России к парламентской форме правления, после революции 1905 г., провалилась благодаря одновременному натиску на нее с двух противоположных, непримиримых политических сил, поставивших страну перед выбором: либеральный хаос или реакционная диктатура. Компромисс оказался невозможен. Своим «переворотом» 3 июня 1907 г. Столыпин спас Думу, «урезав демократию» и фактически установив «полудиктатуру», которую Витте назвал «quasi-конституцей, а, в сущности, скорее — самодержавием наизнанку, т. е. не монарха, а премьера»[2141], а М. Вебер — «псевдоконституционализмом»[2142]. При этом и Витте, и Вебер предупреждали о хрупкости и недолговечности этой переходной формы власти, которой «самодержавие… смертельно ранит само себя»[2143].

Кризис власти наглядно обнажился с началом войны и выразился, прежде всего, в неспособности России осуществить необходимую мобилизацию экономики и промышленности, что привело к нарастающему развалу тыла. «Сейчас, — писал уже 23 августа 1915 г. лидер октябристов Гучков, — положение в России тяжелое, однако поправимое при условии, чтобы инициатива была в руках сильной власти во главе с сильным человеком. А у нас идут по пути спасения с сильным опозданием…»[2144].

К 1916 г. кризис власти стал настолько очевиден, что начал беспокоить даже союзников: в мае 1916 г., на вопрос Председателя Государственной Думы Родзянко: «Скажите…, что Вам недостает в России», представитель французского Правительства министр А. Тома отвечал: «Нам недостает сильной центральной Русской власти, так как… Россия должна быть морально очень крепкой, чтобы переносить в критические минуты, которые мы сейчас переживаем, то состояние тихой анархии, которое царит в Вашей стране и прямо бросается в глаза»[2145]. «Мы, — писал в том же году британский историк Саролеа, — все еще ждем появления одного великого русского государственного деятеля»[2146].

«Полный развал государственной власти и экономической жизни страны», который наиболее ярко проявлялся в нарастающих трудностях «в деле боевого снабжения армии», привел в июне 1916 г. начальника ГАУ ген. А. Маниковского к выводу, что ситуацию могло исправить только «восстановление в тылу «единой твердой власти»»[2147].

«Мысль о диктатуре навязывалась сама собой. Вопрос этот был поставлен в Ставке начальником штаба генералом Алексеевым, который считал необходимым сосредоточить эти три ведомства в одном лице — «диктатора», который бы соединял гражданскую власть с военной. Диктатором должен был быть военный. Этот вопрос обсуждался на заседании Совета министров, в Ставке 27 и 28 июня 1916 г.»[2148] И «спустя месяц, в июле секретным приказом Штюрмер был назначен диктатором со всеми полномочиями»[2149].

Однако Б. Штюрмер оказался бессилен организовать власть. И в январе 1917 г. у ген. Маниковского вырывался вопль отчаяния: «Условия работы боевых припасов все ухудшаются: заводы не получают металла, руды, угля, нефти; рабочие — продовольствия и одежды… Общее настроение здесь — задавленное, гнусное. А сильной власти — все нет, как нет!»[2150]

Состояние страны к зиме 1916/1917 гг., наглядно передавал министр внутренних дел А. Протопопов, в своих показаниях следственной комиссии Временного Правительства: «Финансы расстроены, товарообмен нарушен, производительность страны — на громадную убыль…, пути сообщения — в полном расстройстве…, двоевластие (Ставка и министерство) на железных дорогах привело к ужасающим беспорядкам… Наборы обезлюдили деревню, остановили землеобрабатывающую промышленность, ощутился громадный недостаток рабочей силы… Общий урожай в России превышал потребность войска и населения; между тем система запрета вывозов — сложная, многоэтажная, — реквизиции, коими злоупотребляли, и расстройство вывоза создали местами голод, дороговизну товаров и общее недовольство…

Многим казалось, что только деревня богата; но товара в деревню не шло, и деревня своего хлеба не выпускала… Города голодали, торговля была задавлена, постоянно под страхом реквизиций. Единственного пути к установлению цен — конкуренции — не существовало… Товара было мало, цены росли, развилась продажа «из-под полы», получилось «мародерство», не как коренная болезнь, а как проявление недостатка производства и товарообмена… Армия устала, недостатки всего понизили ее дух, а это не ведет к победе. Упорядочить дело было некому.

Всюду было будто бы начальство, которое распоряжалось, и этого начальства было много. Но направляющей воли, плана, системы не было и не могло быть при общей розни среди исполнительной власти и при отсутствии законодательной работы и действительного контроля над работой министров. Верховная власть… была в плену у дурных влияний и дурных сил. Движения она не давала. Совет министров имел обветшавших председателей, которые не могли дать направления работам Совета… Работу захватали общественные организации: они стали «за (то есть вместо. — П. М.) власть», но полного труда, облеченного законом в форму, они дать не могли»[2151].

Революционный путь разрешения вопроса о власти, во время войны, грозил погрузить страну в пучину хаоса и анархии. Эту опасность полностью осознавали сами