Корни - Алекс Хейли

– Масса Джон не похож на брата, – сказала она, – но я умею обращаться с такими людьми. И это всего на неделю. Так что не волнуйся за нас. Все будет хорошо.

– Я не волнуюсь, – ответил Кунта, надеясь, что она не почувствует его ложь.

Кунта опустился на колени, чтобы поцеловать Киззи.

– Не забудь про камешек для новой луны, – шепнул он ей на ухо.

Киззи заговорщически подмигнула, а Белл сделала вид, что не слышит, хотя отлично знала, чем они занимались вот уже почти девять месяцев.

Следующие два дня прошли спокойно, хотя Белл слегка раздражало почти все, что говорил или делал масса Джон. Больше всего ей не нравилось, что он засиживается в кабинете брата допоздна с лучшим виски и большими, черными, душистыми сигарами. Виски он пил прямо из бутылки, а сигарный пепел стряхивал на ковер. Впрочем, в работу Белл масса Джон не вмешивался и занимался своими делами.

Но на третий день, когда Белл подметала крыльцо, к дому подскакала загнанная лошадь. Белый мужчина крикнул, что ему нужно видеть массу.

Через десять минут мужчина ускакал так же стремительно, как и появился. Масса Джон рявкнул, чтобы Белл зашла в кабинет. Он был глубоко потрясен, и Белл подумала, что случилось что-то ужасное. Она окончательно уверилась в этом, когда масса Джон грубо приказал собрать всех рабов на заднем дворе. Все пришли, умирая от страха. Открылась дверь, и появился масса Джон. На поясе его блестел револьвер. Холодно посмотрев на них, он сказал:

– Мне только что сообщили, что ричмондские ниггеры собираются похитить губернатора, убить всех белых жителей и сжечь город.

Рабы изумленно переглянулись, а масса Джон продолжил:

– Слава Богу – и нескольким умным ниггерам, которые, узнав об этом, вовремя предупредили своих масс, – заговор удалось раскрыть. Большинство ниггеров, которые это задумали, уже схвачены. Вооруженные патрули на дорогах ищут остальных. Я должен быть уверен, что никто из них не решит заночевать здесь. Если кто-то из вас задумывает бунт, знайте, что я буду патрулировать день и ночь. Никому не разрешено даже шага ступить с плантации! Никаких собраний! После наступления темноты никому не выходить из хижин!

Помолчав, он похлопал по револьверу и добавил:

– Я не такой терпеливый и мягкий с ниггерами, как мой брат! И если кто-то из вас хотя бы подумает о том, чтобы нарушить правила, ему не спастись от пули между глаз! А теперь пошли вон!

Масса Джон сдержал слово. Два дня он выводил Белл из себя, требуя, чтобы Киззи каждый раз пробовала его пищу. Целый день он носился по полям верхом, а по ночам сидел на крыльце с ружьем на коленях. Он так пристально следил за всем, что рабы не осмеливались даже обсуждать бунт, не то чтобы планировать собственный. Получив и прочитав очередной выпуск газеты, масса Джон сжег его в камине, а когда днем приехал сосед, он велел Белл уйти из дома, и они уединились в кабинете за закрытыми ставнями. Никто ничего не знал о заговоре, тем более о его последствиях. Белл и все остальные страшно тревожились – не о Кунте, потому что он был в безопасности при хозяине, а о Скрипаче. Скрипач уехал за день до этого, чтобы играть на большом светском балу в Ричмонде. Рабам оставалось только предполагать, что могут сделать в Ричмонде обезумевшие от паники белые с чужими черными.

Кунта и масса вернулись на три дня раньше – их поездка сократилась из-за бунта. Скрипача все еще не было. После отъезда массы Джона установленные им ограничения были сняты, хотя и не полностью. Масса был очень холоден со всеми. Только когда Кунта и Белл остались в хижине вдвоем, он рассказал о том, что слышал во Фредериксберге. Черных бунтовщиков уже схватили и пытали, чтобы они выдали всех участников заговора. Кто-то признался, что бунт задумал свободный кузнец по имени Габриэль Проссер. Он набрал около двухсот черных – камердинеров, садовников, уборщиков, подавальщиков, кузнецов, изготовителей канатов, шахтеров, матросов, даже проповедников – и обучал их больше года. Проссера все еще разыскивали. Полиция прочесывала окрестности в поисках подозреваемых. Патрульные из белой швали бесчинствовали на дорогах. Ходили слухи о том, что некоторые массы стали избивать рабов, порой до смерти, безо всякого повода.

– Похоже, приходится надеяться только на то, что мы – это все, что у них есть, – сказала Белл. – Если они убьют нас, у них вообще не останется рабов.

– Скрипач вернулся? – спросил Кунта.

Ему было стыдно: он так увлекся рассказом, что до сих пор даже не поинтересовался судьбой друга.

Белл покачала головой:

– Мы все страшно беспокоимся. Но наш Скрипач – ушлый ниггер. С ним все будет хорошо.

Кунта все же волновался:

– Он же еще не вернулся.

Когда Скрипач не вернулся на следующий день, масса написал письмо шерифу и велел отвезти его в город. Кунта так и сделал. Он видел, как шериф читает письмо и молча качает головой. Возвращаясь домой, Кунта ехал очень медленно, мрачно вглядываясь в дорогу и гадая, увидит ли он когда-нибудь Скрипача. Ему было стыдно, что он никогда не говорил Скрипачу, какой тот хороший друг – несмотря на пьянство, сквернословие и другие недостатки. И тут Кунта услышал плохое подражание говору белой швали:

– Эй, ниггер!

Кунта подумал, что ослышался.

– Куда, черт тебя побери, ты едешь? – снова раздался голос.

Кунта натянул поводья и огляделся по сторонам, но никого не увидел.

– А если у тебя нет подорожной, ничего хорошего тебя не ждет, парень!

И с этими словами из канавы вылез оборванный, весь в синяках и царапинах, перепачканный грязью, но улыбающийся от уха до уха Скрипач.

Кунта заорал от радости, спрыгнул с сиденья, и через мгновение они со Скрипачом уже обнимались, плясали и громко хохотали.

– Ты – худший африканец из всех, кого я знаю, – кричал Скрипач. – Я знаю, ты никогда не показываешь, как рад кого-то видеть.

– Сам не знаю, почему я такой, – смущенно бормотал Кунта.

– Хорошо же ты встречаешь друга, который на четвереньках прополз всю дорогу от Ричмонда, только чтобы увидеть твою безобразную рожу.

Слова эти встревожили Кунту:

– Все было так плохо, Скрипач?

– Плохо – это не то слово. Думал, что буду играть дуэты с ангелами, прежде чем доберусь сюда!

Кунта подхватил перепачканный футляр со скрипкой, они оба забрались на сиденье и покатили домой. Скрипач говорил без умолку.

– В Ричмонде страшно перепугались. Полиция хватала ниггеров и всех без подорожной швыряла в тюрьму. И им еще везло. Гораздо хуже было тем, кто попадал в руки белой швали. Их избивали так, что они вообще теряли представление обо всем на свете.

Я играл на балу, но когда стало известно о бунте, все кончилось. Мисси визжали и носились по всему залу, массы наставили ружья на нас, ниггеров из оркестра. В этой суматохе я выскользнул на кухню и прятался в мусоре, пока все не разошлись. А потом вылез в окно и стал выбираться из города закоулками, где потемнее. Я почти выбрался, но вдруг услышал за спиной крики и топот ног. Люди бежали прямо ко мне. Я как-то сразу догадался, что это не черные, но дожидаться не стал. Срезал угол, пригнулся, но слышал, что меня догоняют. Уже начал молиться и тут увидел щель и закатился в нее.