Яд в моём сердце - Рита Трофимова

любящей бабушки, отчеканив на камеру нужные слова на потеху Максу и остальным парням группы, а в конце изобразила козу.

— Ты хавать-то будешь? — прищурилась хитрая бестия.

— Нет, тёть Нин, спасибо, что-то не хочется, — вежливо ответил Филипп и направился в душ.

Озабоченный предстоящей встречей с отцом, он смыл с себя остатки весёленькой ночи, переоделся в подходящую для универа одежду и, оценив свой прикид в зеркале, подумал о тёте Нине. Как ни странно, с няней у Фила сложились более тёплые отношения, чем с бабушкой Изольдой Дмитриевной, матерью отца. Та производила впечатление человека, покрытого ледяной коростой, будто действительно была сделана изо льда. К тому же бабуля вечно заморачивалась на тему приличий и морали и при каждом удобном случае выносила ему мозг. До невозможности строгая и чопорная, она требовала к себе уважения и полного подчинения, а потому Филипп демонстративно игнорил её наставления и дерзко звал Изольдой.

— Филипп, ну-ка иди сюда, — позвала его тётя Нина.

Фил ради приличия вошёл на кухню. После смерти мамы тут почти ничего не изменилось, на окне висели те же персиковые шторы, а на крючках — кружевные полотенчики, которые раз в неделю настирывала и наглаживала заботливая тётя Нина. От запахов еды закружилась голова и тошнотворный ком сдавил горло — сказывались бессонные ночи, проведённые накануне. Чувствуя, как ноги увязают в полу, он глубоко вдохнул и привалился к барной стойке.

— Ну чего ты бледненький такой и исхудал как… Небось хорошо оттопырился с дружками на выходные. — Тётя Нина ласково погладила его по щеке. — Я вон тебе твоё любимое кофе с карамелькой сварила и гренки пожарила. Без молока, всё как ты любишь.

— Тёть Нин, ну сколько можно повторять, кофе — он, — посмеялся Фил и благодарно обнял старушку.

— Это всё твой Макс, — не унималась нянька. Она недолюбливала друга с первого дня знакомства.

— Макс тут ни при чём, мы в клубе отыграли программу, вымотались.

— Знаю я ваши клубы, — пожурила его женщина. — Ну, иди уже, садись за стол, — потянула она Фила за руку.

— Тёть Нин, ну правда не хочется, я потом.

— Не хочется ему, ишь! — возмутилась она. — Эдик вон тоже сегодня дома не ночевал. Вижу, постель ещё мной заправлена, и не съел ничего, впору хоть вообще вам не готовь.

— Ну, тёть Нин, я как приду из универа, так всё сразу съем, обещаю.

— Потом это будет не съедобно, — надулась нянька, и Филу пришлось уступить.

— Я бы в микроволновке разогрел. — Маленькими глотками он принялся пить обжигающий напиток, прислушиваясь к собственным ощущениям. Кажется, тошнота отступала. — А что, говоришь, папа не ночевал сегодня дома?

— Да он уже месяц по выходным домой не приходит, одежду новую прикупил, рубашки каждый день меняет, костюмы, да одеколоном как набрызгается, рядом хоть не стой.

Отчего-то слова старушки кольнули сердце, но он лишь вяло ухмыльнулся.

— Тёть Нин, тебе и не угодишь, его теперь положение обязывает, ректор всё-таки — лицо универа. Ну и не должен он отчитываться, ночует где хочет, имеет полное право.

— Ох уж эта ваша мужская солидарность. Женщины нормальной на вас нет! Распустились.

Спустя двадцать минут Фил покачивался в вагоне метро и дремал под монотонный стук колёс. Как ни странно, еда, приготовленная тётей Ниной, не просилась наружу, придала сил и улучшила настроение. Однако взять авто со стоянки он так и не решился, опасаясь уснуть за рулём или надолго застрять в пробке — и так опаздывал на встречу. Фил нахмурился, предвидя неприятный разговор с родителем. Он не желал прогибаться и будто назло себе отлынивал от учёбы. Отец же давил авторитетом и считал, что сын прожигает жизнь впустую.

В последнее время Фил всё чаще задумывался, как бы сложилась его жизнь, если бы мама была жива. Он помнил ту боль и обиду, что разрывали его душу, когда она ушла из семьи к пианисту Тамерлану. Помнил, как с трепетом ждал её возвращения, зачёркивал дни в календаре и верил, что это произойдёт. Когда же мать вернулась — возненавидел. Он ненавидел и любил, и бесился от осознания того, как скоро отец простил ей измену. Теперь же Фил с грустью вспоминал те времена, когда в семье царили идиллия и покой. Родители были счастливы и вскоре огорошили его известием о прибавлении в семействе. Подумать только, ведь у него мог быть брат. Тогда, восемь лет назад, Фил воспринял эту новость как предательство и повёл себя по-идиотски — сбежал из дома с компанией таких же недорослей, скитался в поисках приключений, однако не мог предположить, что тот его поступок подорвёт здоровье мамы и повлияет на отношение родителей. Она потеряла ребёнка, а после долго лечилась в психиатрии. Из-за горя, постигшего их семью, родители окончательно отдалились друг от друга — мама замкнулась в себе, отец всё чаще пропадал в клинике и в разъездах, а Фила медленно, по капле, разъедала вина.

А потом случился рецидив — мать всё глубже погружалась в отчаяние. Бесконечные слёзы и желание покончить с жизнью стали её постоянными спутниками. «Куколки», — ласково называла мама разноцветные пилюльки, прописанные ей для лечения. «Арт-терапия», — шутил отец, наблюдая, как она рисует на столе мозаичные узоры из таблеток. Розовые, белые, коричневые, они укладывались друг за другом в своеобразное панно. Отец забеспокоился и начал лично контролировать приём лекарств. Никто не мог предположить, что она найдёт эти белые баночки у отца в кабинете и наглотается таблеток. После клиники депрессию сменила маниакальная одержимость — мать примкнула к музыкантам-паломникам и колесила по России с концертами. Филу, единственному сыну, перепадала лишь малая толика внимания. И даже тогда он любил её … любил и сдерживал горькие слёзы разочарования. И вместе с тем в нём росла волна протеста: «Мама! Я живой, я так хочу внимания и любви! Люби меня… пожалуйста!» — кричала его душа. Но внешне он был груб, огрызался и дерзил, за что отец регулярно лишал его карманных денег.

Поездка в Казань оказалась для мамы последней. Машину, в которой ехали музыканты квинтета, занесло на повороте — она улетела в кювет. Уцелели все, кроме мамы. Она играла со смертью, и та не растерялась, забрала её в нужный момент в царство вечных снов.

Фил смутно помнил похороны. Всё слилось в сплошной серый фон, в монотонный гул, с приглушёнными звуками скрипок. Отдельные фрагменты с незначительными, совершенно ненужными деталями до сих пор всплывали в памяти: вычурная брошь на шее у Изольды, белые лилии и красные гвоздики у гроба… любопытные взгляды незнакомых людей, скользящие по