Лев Гумилев - Валерий Демин

Об упомянутых двух работах Гумилёва речь впереди. Сейчас важно другое: содержащиеся в них идеи в первом приближении обсуждались уже в конце 20-х годов XX столетия в далекой от университетских центров провинциальной глуши. И брошенные уже тогда семена попали на благодатную почву. В остальном же бежецкая школа мало что дала пытливому юноше, если не сказать — ничего. Дабы попытаться получить разрешение на учебу в университете или каком-либо другом высшем учебном заведении, ему пришлось уже в Ленинграде поступить в выпускной класс и заново пройти всю школьную программу. Через много-много десятилетий Лев Николаевич даст следующую оценку своему школьному прошлому: «Школьные годы — это жестокое испытание. В школе учат разным предметам, многие из них не вызывают интереса, но тем не менее необходимы, ибо без широкого восприятия мира, развитие ума и чувства невозможно. Если дети не выучили физику, то потом они не поймут, что такое энергия и энтропия; без зоологии и ботаники они пойдут завоевывать природу, что является самым мучительным способ видового самоубийства. Без знания языков и литературы теряются связи с окружающим миром людей, а без истории – с наследием прошлого. Но в двадцатых годах история была изъята из школьных программ, а география сведена до минимума. То и другое на пользу делу не пошло ».

А мысль начала предъявлять жесткие требования. Почему Пунические войны сделали Рим Вечным городом, и почему готы и вандалы легко его разрушили? В школе того времени вообще ничего не говорили ни о Крестовых походах, ни о Столетней войне между Францией и Англией, ни о Реформации и Тридцатилетней войне, опустошившей Германию, а об открытии Америки и колониальных захватах можно было узнать только из беллетристики, так как большинство учителей-выдвиженцев имели об этом самое приблизительное представление. А вот стриженный наголо мальчишка, одетый в застиранную и штопаную-перештопаную одежонку, приходил в неописуемый восторг от мысленного соприкосновения с великими событиями истории, чувствовал неодолимое влечение к решению труднейших вопросов, на которые взрослые не знали ответа.

Во время одного из интервью, взятого у Л. Н. Гумилёва незадолго перед его кончиной, дотошный журналист спросил: «Вы помните, откуда к вам пришло увлечение историей?» Лев Николаевич загадочно улыбнулся и ответил: «Конечно. От Бога… Да мне не было еще и шести лет, когда я начал ею (историей. — В. Д.) интересоваться ». Приобщение к истории именно в детском возрасте имело колоссальное значение для становления мировоззрения будущей) ученого. В данной связи Лев Николаевич подчеркивал: «Если бы я с шестилетнего возраста 70 лет подряд не шел в одном направлении, то я бы ничего не успел».

Еще в одном интервью он заявил: «Мне не было еще и шести лет, когда я начал интересоваться историей. Сначала бабушка читала внуку разные книжки, "Илиаду", например, потом я и сам научился грамоте и стал читать гимназические учебники, которые, кстати, были очень неплохо составлены. В детстве я родителей почти не знал, образование получал из книг. Когда же попал в университет, а это было в 1934 году, оказалось, что у меня подготовка на уровне лучших студентов исторического факультета .

Проще всего было не заниматься такими вопросами. Так и поступали большинство моих сверстников. Можно кататься на лыжах, плавать в уютной реке Мологе и ходить в кино. Это поощрялось, а излишний интерес к истории вызывал насмешки. Но было нечто более сильное, чем провинциальная очарованность. Это "нечто" находилось в старых учебниках, где события были изложены систематически, что позволяло их запоминать и сопоставлять. Тогда всемирная история и глобальная география превратились из калейдоскопа занятных новелл в стройную картину окружающего нас мира. Это дало уму некоторое удовлетворение. Однако оно было неполным. В начале XX в. гимназическая история ограничивалась Древним Востоком, античной и средневековой Европой и Россией, причем изложение сводилось к перечислению событий в хронологической последовательности. Китай, Индия, Африка, доколумбова Америка и, главное, Великая степь Евразийского континента были тогда Terra incognita. Они требовали изучения»…

Письма из Бежецка отражали невеселые реалии Левиной жизни. Так, 4 июля 1924 года Анна Ивановна Гумилёва написала Анне Андреевне: «Дорогая Аничка! Сегодня Лёва пошел в школу за своим свидетельством об окончании 4 класса: переводе его в следующий класс, то есть теперь уже во вторую ступень. Но ему никакого свидетельства не выдали, а потребовали, чтобы он принес метрическое свидетельство. Он, бедняга, очень огорчился, когда узнал, что у меня нет его, и я сама пошла с ним в школу выяснить это дело. И мне тоже сказали, что нынче очень строго требуются документы и без метрики во вторую ступень не примут ни за что. Так что, голубчик, уже как хочешь и добывай сыну метрику и как можно скорее, чтобы Шура могла привезти ее с собою. А без нее он совсем пропадет, никуда его не примут. А когда будешь получать бумагу, то обрати внимание, чтобы, если он записан сын дворянина, то похлопочи, попроси, чтобы заменили и написали сын гражданина или студента, иначе и в будущем это закроет ему двери в высшее заведение… Любящая тебя мама». К счастью, и это неожиданно возникшее препятствие благополучно удалось преодолеть…

* * *

В школьные годы Лев подружился еще с одним, важным для его становления и развития человеком — Павлом Николаевичем Лукницким (1900—1973). В 20-е годы XX столетия этот начинающий писатель и поэт поставил перед собой благородную задачу — сохранить для потомства все, что относится к жизни и творчеству Николая Гумилёва и Анны Ахматовой. На протяжении полувека он собирал документы, касающиеся расстрелянного Гумилёва, и вел дневник, где отмечал любые мало-мальски значимые события в жизни Ахматовой, с которой встречался регулярно, быстро став ее доверенным лицом. Подружился он и с Лёвой. Несмотря на двенадцатилетнюю разницу в возрасте, они сблизились в один из приездов Льва в Ленинград и потом, после возвращения Лёвы в Бежецк, состояли в регулярной переписке. Вот несколько отрывков из дневника Лукницкого от 1926 года:

« Весь день провел с Лёвой. Он очень вырос — едва не выше меня ростом, но все еще такой же ребенок. Увлекается приключенческой литературой, мыслит наивно, да­лек от жизни и от понимания жизни. У него пытливо блуждающее воображение, сильно развитая фантазия. И все же он развивается быстро: он спрашивает, он вступает в период первой переоценки ценностей. Он с безграничным доверием относится ко мне, он понимает, что я хочу разрушить его детские представления, именно потому что они — детские, но мир этих представлений еще владеет им, и он не может собственным пониманием преодолеть его. Поэтому он верит мне на слово — только на слово. И хорошо — пусть хоть так (пока). Важно заронить в его юный ум сомнения, важно вызвать борьбу противоречий. Надо, чтоб он захотел смотреть в себя и вокруг себя. Захочет смотреть — значит, увидит. Время и рост помогут ему разобраться во всем самому. Надо только незаметно направлять его на правильную дорогу.

Это было бы легко — живи он здесь… К сожалению, глухая провинция, Бежецк — неблагоприятная для быстрого и правильного умственного развития обстановка. Благодатно влияние Анны Ивановны — высокого духа, благостного и благородного человека. Увы — совсем не такова А. С. Сверчкова: лживая, лицемерная, тщеславная, глупая и корыстная женщина. Ее влияние, несомненно, исключительно вредно. Лёва — прекрасный мальчик — доверчивый, честный, прямой, добрый, талантливый… И врожденные хорошие качества — очень сильное противоядие против всяких трудных влияний. И по некоторым особенностям разговоров об А. С. Сверчковой я знаю, что Лёве многое отрицательное в ней понятно, и он очень критически (да, здесь он уже достаточно взрослый) относится к ней.